— Ладно, — сказал Девадатта.
Он наклонил голову и вышел из хижины, не глядя на брата.
День обещал быть знойным; в роще стоял сухой стрекот цикад. Девадатта брел по дорожке мимо кустарника, в котором, словно зонты, торчали невысокие пальмы. Чуть в стороне от тропинки росло гранатовое дерево, и земля под ним была увлажнена розовым соком от расклеванных голубями плодов.
За гранатом был небольшой пруд. Юноша встал на колени и напился пахнущей илом воды. На берегу росли пальмы тала, увешанные плодами, похожими на козлиные черепа, и странные деревья с орехами, напоминающими бритые головы. Здесь красовались цветы патали и бутоны кимшуки, алые, как залитые кровью когти тигра. На пруду был один-единственный лотос, но и тот уже почти отцвел.
Девадатте вдруг вспомнился рассказ придворного жреца о том, как бог Индра прятался в лотосе, когда демон Вритра заточил в своем чреве небесных коров. Каждая из коров была дождевым облаком, и на земле началась засуха. Огромный змей возлег на горах, свернувшись в девяносто девять колец, и боги попрятались кто куда. Светло-русый бог Индра, сын пресветлой Адити, вскормленный сомой, приблизился к Вритре, но змей зашипел и разинул пасть. Трепет объял бога; он убежал на край света и спрятался на маленьком лесном озере в бутоне лотоса. С каждым днем Вритра глотал новых небесных коров и распухал все больше. И тогда сияющий Агни, бог очага и священного костра, понял, что еще немного, и Вритра погубит Вселенную. Быстрый, как мысль, Агни промчался повсюду, отыскивая убежища богов. Он уговаривал их вступить в единоборство с Вритрой, но боги дрожали за свои жизни. Наконец Агни отыскал царя богов. «Я сам знаю, что должен сразиться с ним, — ответил ему Индра из бутона. — Но я боюсь, Вритра проглотит меня». И Агни сказал: «Я никуда не уйду, пока ты не пересилишь свой страх». На следующий день Индра осторожно выглянул из бутона и увидел, что Агни по-прежнему сидит на берегу. Так было и на второй день, и на третий. Тогда Индра вылез из лотоса и сказал: «Я готов». Никто из богов не присоединился к нему, только Агни следовал за ним. Индра не дрогнул и железной палицей рассек змею голову. От громового удара содрогнулось небо, коровы-облака вырвались на волю, и на землю хлынули освобожденные потоки вод…
Совершив омовение, юноша отжал мокрые волосы и решительно зашагал к сливовым деревьям. Девадатта знал, что по утрам Сиддхарта в одиночестве гуляет по дороге, ведущей в Раджагриху, а потом долго не выходит из хижины, предаваясь углубленному созерцанию. Сейчас это было на руку ему.
Никто не обратил на Девадатту внимания: молодые отшельники слушали Кимбилу. Тот рассказывал, что ребенком входил в лавки Раджагрихи и брал себе любую вещицу, которая ему приглянулась. За ним по пятам следовал отцовский раб и платил цену, которую называл хозяин. А когда Кимбиле исполнилось семнадцать, отец, первый вельможа при дворе Бимбисары, вдруг перестал давать ему деньги. Махаматре не нравилось, что его сын либо целыми днями бросает в стену ножи, либо не вылезает из квартала танцовщиц. Тогда Кимбила продал своего ездового слона. Вельможа выкупил его и отдал племяннику. Кимбила забрал у двоюродного брата слона и опять продал его. Отец снова выкупил слона, а он снова продал. И только на четвертый раз отец не стал выкупать слона.
Кокалика, слушая эту историю, вовсю хихикал.
— Потом я пришел к отцу и сказал: «Отец, я продал слона, которого ты мне подарил». А отец мне в ответ — дескать, я правильно поступил, что сказал ему правду. Только по его подсчетам, у меня, мол, осталось еще три слона.
Теперь уже смеялись все.
— Он лишил тебя наследства, так? — спросил Яса.
— А вот и нет, — ухмыльнулся Кимбила. — Тогда еще не лишил. Тогда он дал мне денег на паломничество в святилище Сомы, а я решил позабавиться и взял танцовщицу… Тут отец рассвирепел не на шутку. Но потом он встретил Сиддхарту на берегах омовений и сказал мне: мол, если я проведу полгода в учениках у этого добропобедного шрамана, он о старом забудет. По мне, что Сиддхарта, что какой-нибудь Джина, Каччаяна или даже Ангулимала — все едино. Не люблю я этих заумных речей: деяние, недеяние…
Кое-кто из слушателей вздохнул, другие поморщились. Один лишь Яса благодушно улыбался.
— Ты не отшельник, — сказал Кокалика, с возмущением глядя на сына махаматры. — И ты не магадх. В твоей груди сердце шакалихи. Я лучше вплету в косу шипящую кобру, чем назову тебя другом.
Яса покачал головой.