Я рванул на второй этаж переодеваться. Из своей комнаты, от пола до потолка оклеенной плакатами, я слышал, как они спорят внизу. Интересно, уломает он маму? Надеюсь, что нет. Без неё отец чувствовал себя более раскованным. Я поставил одну из своих любимых пластинок - "Positively Fourth Street"2 Боба Дилана, чтобы получить заряд хорошего настроения на весь вечер.
На сборы ушло несколько месяцев: я перемерил весь гардероб. В семь часов я спустился вниз, одетый в костюм, как нельзя более подходящий для вечера у Евы. Бирюзовые брюки клеш, синяя с белым прозрачная рубаха с цветочным узором, синие замшевые ботинки с "кубинскими" каблуками3 и алый индийский жилет с золотой вышивкой. На голову я повязал ленточку, чтобы усмирить жесткие курчавые волосы до плеч. А умылся мылом "Олд Спайс".
Папа ждал у двери, руки в карманах. Он был в черной водолазке, черной куртке из искусственной кожи и серых брюках от "Маркса и Спенсера"4. При виде меня он занервничал.
- Попрощайся с мамой, - сказал он.
Мама смотрела в гостиной "Стептой и сын" и понемногу отъедала ореховый крем из баночки, стоявшей перед ней на пуфике. Это был целый ритуал: она позволяла себе ложечку раз в пятнадцать минут. По этой причине взгляд её беспрестанно метался между циферблатом и экраном телевизора. Потом она вдруг теряла самообладание и жадно набрасывалась на источник мучений, за пару минут поедая весь крем.
"Неужели я не заслужила такой малости", - говорила она, оправдываясь.
При взгляде на меня лицо у неё вытянулось, как у папы.
- Не позорь нас, Карим, - сказала она, отворачиваясь к телевизору. Вырядился как Дэнни Ла Ру5.
- Ага, а тете Джин можно, да? - возразил я. - У неё волосы голубые.
- Женщину в возрасте голубые волосы облагораживают, - сказала мама.
Мы с папой стремглав удалились из дома. Пока мы стояли на остановке в ожидании автобуса № 227 в конце улицы, мимо прошел одноглазый учитель из моей школы и узнал меня.
- Не забудь, - сказал Циклоп, - университетская степень дает две тысячи в год, пожизненно!
- Не беспокойтесь, - сказал папа. - Он поступит в университет, о да, непременно. Он станет самым знаменитым врачом в Лондоне. Мой отец был врачом. У нас в роду все врачи.
До дома Кей было недалеко, около четырех миль, но без меня папа ни в жизнь бы туда не добрался. Я знал все улицы и все автобусные маршруты.
Папа жил в Англии с 1950 года - около двадцати лет - и пятнадцать из них он провел на южной окраине Лондона. Тем не менее, он до сих пор путался в названиях улиц, нелепый, как индеец, только что вылезший из каноэ, и задавал вопросы типа: "Дувр находится в Кенте?" По-моему, как человек, состоящий на службе у правительства Британии, как чиновник государственного учреждения, даже настолько плохо оплачиваемый чиновник низшего разряда, каковым является мой отец, он просто обязан знать такие вещи. Я обливался потом от стыда, когда он останавливал на улицах прохожих, чтобы спросить, как пройти к месту, расположенному в каких-нибудь ста ярдах от квартала, где мы прожили почти два десятилетия.
Однако вид у него при этом был до того наивный, что людям хотелось его защитить, а женщины просто таяли от его неопытности. Ими овладевало непреодолимое желание обнять его, таким он временами казался растерянным. Но, поверьте, этот образ невинного младенца был тщательно отрепетирован и продуман. В детстве, когда мы с ним сиживали в кафе "Лайонс Корнерхаус" и попивали молочный коктейль, он подсылал меня, как почтового голубка, к женщинам за другими столиками с сообщением: "Мой папа хочет подарить вам поцелуй".
Папа приучил меня флиртовать со всеми подряд, будь то девочки или мальчики, и среди добродетелей на первое место я привык ставить обаяние, а вовсе не вежливость, честность или даже порядочность. Дошло до того, что мне стали нравиться люди жестокие и порочные, если с ними было интересно. Но я был убежден, что папа не станет испытывать свои изумительные способности, чтобы переспать с другой женщиной, кроме мамы, пока женат.
Правда, теперь я начал подозревать, что миссис Ева Кей, с которой папа познакомился год назад в кружке "Пишем ради удовольствия" на втором этаже в Кингз-Хэд на улице Бромли-Хай, не прочь заключить его в объятия. Мною двигала откровенная похоть, когда я вызвался идти к Еве, а мамой стыдливость, когда она отказалась. Ева Кей была развязной, Ева Кей была бесстыжей, Ева Кей была грешницей.
По дороге я уломал отца заскочить в "Три тунца" в Бекенгеме. Я выскочил из автобуса, и ему ничего не оставалось, как последовать за мной. В кабаке было полно ребят, одетых примерно как я. Там и из моей школы парни ошивались, и из соседних. Большинство из них, неприметные и неотличимые друг от друга при свете дня, теперь вырядились в бархат и атлас ярчайших расцветок, некоторые задрапировались в пледы и портьеры. Подростки-наркоманы общались между собой при помощи кодированного языка Сида Баррета. Иметь старшего брата, который живет в Лондоне и работает модельером, музыкантом или рекламным агентом, было неоценимым преимуществом в школе. Чтобы держаться на высоте, мне приходилось штудировать "Мелодии мейкер" и "Нью мюзикл экспресс".
За руку я провел отца в заднюю комнату. Кевин Эрз из "Софт Машин" сидел на высоком табурете и шептал в микрофон. Две девчонки-француженки из его группы кувыркались по всей сцене. Мы взяли по пинте горького пива. Я, к алкоголю не привыкший, сразу опьянел. Папа впал в уныние.
- Расстраивает меня твоя мама, - говорил он. - Никуда её не вытянешь, ничего она не хочет. Только благодаря моим недюжинным усилиям семья до сих пор не распалась. Не удивительно, что мне приходится прибегать к медитациям, чтобы сохранить здравый рассудок.
Я услужливо предложил:
- Почему бы вам в таком случае не развестись?
- Боюсь, что тебе это придется не по душе.
Нет, у них даже мысли о разводе не возникало. У нас, жителей окраины, о счастье мечтать не принято. Считается, что дружеская близость и взаимная терпимость вполне заменяют какое-то мифическое счастье: безопасность и спокойствие - вот лучшая награда за скуку. Я стиснул кулаки под столом. Не хотелось об этом думать. Еще многие годы минуют, прежде чем удастся мне отсюда вырваться - в город, в Лондон, где жизнь безгранична в своих соблазнах.
- Какой-то у меня мандраж, - признался папа. - Я же никогда не выступал. Ничего не знаю. Ни черта у меня не выйдет!
Семья Кей была побогаче нашей, и дом у них был побольше, с подъездной дорожкой, гаражом и машиной, в стороне от остальных. К нему вела от Бекенгем-Хай-стрит усаженная деревьями улица. Были в этом доме эркеры, мансарда, оранжерея, три спальни и центральное отопление.
Я не узнал Еву Кей, когда она встретила нас у двери, даже промелькнула мысль, что мы ошиблись адресом. На ней был пестрый восточный халат до пят, а волосы торчали во все стороны. Вокруг глаз она навела такие чернющие тени, что стала похожа на панду. Она вышла босиком, на ногах у неё красные ногти чередовались с зелеными.
Когда входная дверь была надежно заперта, и мы очутились в темном холле, Ева обняла папу и обцеловала ему все лицо, включая губы. Впервые в жизни я видел, чтобы папа целовался с удовольствием. Еще один сюрпризец: ничто не намекало на присутствие мистера Кей. Когда Ева двигалась, она, как сеятель, щедро рассыпала вокруг ароматы Востока, и шикарным своим оперением напоминала павлина, распушившего хвост. Я пытался сообразить, обладает ли Ева весьма утонченным вкусом, или больше всех выпендривается, но тут она и меня поцеловала в губы. Желудок у меня судорожно сжался. Потом, держа меня на расстоянии вытянутой руки, как пальто, которое она собирается примерить, Ева оглядела меня с ног до головы и сказала:
- Карим Эмир! Ты такой оригинальный, такой экзотичный! Это так кстати! И так тебе идет!
- Спасибо, миссис Кей! Если бы я знал, что вам это нравится, я бы надел маскарадный костюм.