Тогда Танха, Арати и Рага, дочери Мары, отошли в сторонку и посоветовались между собой: «Различны желания людей: а что если мы превратимся каждая в сто девушек?»
И Танха, Арати и Рага приняли каждая образ ста девушек и подошли они к Великому и сказали: «О, аскет, мы хотели бы поклониться твоим ногам». Но Великий не обратил на них внимания, потому что непревзойденное разрушение привязанности к жизни сделало его свободным от вожделений.
Танха, Арати и Рага снова отошли в сторону и посоветовались друг с другом:
«Различны желания людей; а что если мы превратимся каждая в сто девственниц?»
И Танха, Арати и Рага приняли каждая образ ста девственниц и подошли к Великому и сказали: «О, аскет, мы хотели бы поклониться твоим йогам». Но Великий не обратил на них никакого внимания, потому что непревзойденное разрушение привязанности к жизни сделало его свободным от вожделений».
Приведенный здесь текст — это диалог между добром и злом, между отрешенностью и сознанием, между искушением и сопротивлением. При этом Бодхисатва не только не свернул со своего пути познания, но и, напротив, укрепился в необходимости следовать этим путем.
Бодхисатва отражает последи не попытки внешнего мира сбить его с толку и целиком обращается к той цели, которую ясно видит перед собой: просветление.
И все же есть еще один последний порог перед тем, как Бодхисатва превратится в Будду, а прежде всего ученик превратится в учителя. Это порог полного пробуждения и готовности довериться людям после полного пробуждения из своего нового состояния познания.
Глава VIII
Просветление Будды. Молчать или возвестить?
До сих пор мы следовали жизнеописанию бодхисатвы Сиддхартхи Гаутамы. Теперь мы приступаем к истории духа и спасения Пробужденного — Будды. Такой переход совершается не сразу. Это скорее спокойное ожидание состояния по ту сторону реального мира и бренности. Из аскетизма Бодхисатва вынес одно: должен существовать другой путь, ведущий к спасению. Но какой?
Разве он не предпринял все для того, чтобы преодолеть самого себя? Разве не испытал для этого все мыслимые физические страдания? Это была передававшаяся из поколения в поколение индийская вера в то, что блага можно достичь только через страдания. Возможно, это было заблуждением, размышлял Сиддхартха. А может быть, счастье заключается как раз в преодолении тех горестей и мук, которые жизнь в гаком многообразии каждодневно приносит и доставляет человеку?
Чем больше Мара преследовал его, тем спокойнее и невозмутимее становился Бодхисатва.
Он вспомнил правила медитации своего первого учителя и следовал им ежедневно. Он пришел к спокойному погружению. При этом он ощущал такое же странное отдаление от событий, как тогда под яблоней. Все чаще посещало его это воспоминание. И он понял, что углубление в себя и тишина составляли то самое большое, что называется непостижимым счастьем.
Задержимся и мы вместе с Бодхисатвой в этом блаженном спокойствии. Ведь это состояние непосредственно предшествует его пробуждению.
Существует много древних описаний процесса пробуждения, которое Бодхисатва пережил по старой буддистской традиции под смоковницей.
Семь дней пребывал Бодхисатва в состоянии медитации со скрещенными ногами и сложенными на животе руками под защитой дерева, излучающего покой. При этом он испытал четыре видения, которые Герман Ольденберг, один из великих исследователей буддизма на рубеже века, называет в своем переводе погружениями.
В своих «Речах Будды» он представляет это событие так, как Просветленный сам рассказывал об этом одному брахману:
«Вот, скажем, о брахман, снесла курица яйца, восемь или десять, пли двенадцать, терпеливо сидела на них, согревала, высиживала их; как можно было бы назвать цыпленка, который своим коготком или клювом разбил скорлупу яйца и первым счастливо появился на свет — старшим или младшим?»
«Я бы назвал старшим, мой добрый Гаутама, так как среди цыплят он старший».
«Также, о брахман, и я среди погруженных в незнание созданий, находящихся в яйце, первым разбил скорлупу незнания и единственный в мире достиг высочайшего состояния Будды, над которым уже нет больше ничего. Итак, о брахман, я — старший и величайший в мире.
Сила моя, о брахман, была напряжена и не ослаблялась; мое внимание было подвижно и не рассеянно, мое тело было спокойно и безмолвно, мой дух был собран и направлен на одну точку.