Вот эта всесветность боли, что прочитывалась в глазах у Сидхартхи, поразила царя, испугала, на память пришли пророчества о будущности сына. Ему не хотелось, чтобы они исполнились, он боялся потерять сына, и оттого отцовской властью как бы сдерживал свершение пророчеств, хотя, конечно же, не мог не понимать тщетность собственных усилий пред волей Богов. Но, и понимая, поступал противно своему осознанию, так уже после того случая, привычного для сына, он повелел усилить вокруг дворца стражу и не впускать никого без его разрешения, в особенности же тех, кто страдает душевным или физическим недугом. А коль скоро выпадет надобность сыну выйти из дворца, так чтоб вблизи на сотню жуг[17] никого не было из калечного люда или преклонных старцев.
Обычно поздно вечером, одолевая душевное беспокойство, Суддходана шел в царскую библиотеку и читал там священные тексты:
«Бог сказал: ты почитаешь предков, святой мудрец, и я скажу тебе, кто я?.. Воду называют — нара, это я дал ей имя, но ведь вода — это место, где я пребываю, оттого и зовусь араяна. Я вечный и неизменный творец всех существ и их губитель. Огонь — мои уста, земля — мои стопы, луна и солнце — мои глаза, а воздух — мой разум… Это мне приносят жертвенные дары затоки Вед. Это я поддерживаю землю, ограниченную четырьмя морями и украшенную горами Меру и Мондара. Знай: моря и четыре стороны света — мое пристанище. Знай: я есть то великое благо, которого достигают глубоким знанием дважды рожденные, смирившие душу и победившие гнев. Я дух Вселенной и прародитель мира, и я буду пребывать во сне, пока не пройдет тысяча юг».
Суддходана читал священные тексты, а думал о сыне, который был близок ему и дорог, а вместе как бы принадлежал не только ему одному, а еще и людям и Небу. Сын в его сознании распадался на странную и в сущности невозможную множественность. Вот вроде бы и говоришь с ним и слушаешь приятный спокойный голос и в то же время как бы и не с ним говоришь и слушаешь не его — сам-то он пребывает в другом месте и стремится к чему-то особенному.
В священных книгах Суддходана старался найти ответ на беспокоящее и не мог, и в нем усиливалось убеждение, что сын все отдаляется от него и мыслями далек и устремлениями, точно бы уже теперь знает о своем предназначении.
Суддходана замечал необычную утесненность в воздухе, не однажды у него возникало чувство, что он перенасыщен духами поменявших сущность людей, и тесно в воздухе не только от их возрастающей множественности, а и потому, что пребывают они в предощущении особеннного события, которое все в них растолкает, сделает крайне суетливыми. Он помнил, это чувство усилилось, когда родился сын, вдруг помнилось, что суетливость в духах возросла, они стремились оказаться поблизости от младенца, а то и прикоснуться к нему. Суддходана даже как бы слышал зависшее в воздухе, от духов ли, а может, от дэвов, а то и от Богов, тоже спустившихся с неба и со вниманием взирающих на младенца:
«Он есть освободитель мира. Он поможет тем, кто жаждет Неба, кто истомлен жаждой и не умеет найти дорогу к себе».
Суддходана слушал, и смуглое лицо его точно бы напрягалось, а в глазах прочитывалось душевное смятение, и не было в царе сакиев удовлетворения от пришедшего к нему знания, он не хотел бы делить сына ни с кем, даже с Богами, и был тверд в своем нежелании и часто обращался к священным текстам, точно бы ища в них особенной для себя твердости. И не находил ее.
6
Большой белый лебедь кружил над тихим прудом. И малая посеребренная рябь не пробежит по задремавшей глади воды. Лебедь не спешил опуститься на эту как бы застывшую в чутком недвиженьи, умиротворенно спокойную гладь, над которой низко нависали, свесившись тяжелыми повлажневшими цветами, водяные лилии и розы, а так же подобные небесной птице ослепительно белые лотосы. Он, лебедь, с высоты точно бы любовался дивной землей, отсюда она была вся проглядываема отчетливо и ясно и давала ему настроенность на продолжение захватывающего дух полета, вселяла восторг в его грудь. Он видел чудные образы диковинных птиц. Он не встречал их в жизни и догадывался, что нету никаких птиц, они как бы рождаются в его существе, а потом исторгаются им и уже самостоятельно продолжают свой полет. Да, лебедь догадывался, но не хотел ничего менять, было приятно, что он не один в приближении к земле, от которой дух захватывало. И он кружил, кружил, не зная усталости, и что-то кричал тем, близ него пролетающим птицам, в надежде, что они поймут его и вместе с ним испытают восторг. Он заметил, что его стремление обратить на себя внимание не пропало даром, вот уже и те птицы закричали и быстро-быстро заработали крыльями. И он возликовал сильнее прежнего, как вдруг что-то случилось, обожгла боль в боку и сразу перед глазами сделалось темно, он не понял, что произошло и почему исчез свет, силился найти его в себе, но из этого ничего не вышло. Он почувствовал, что падает, и неумело, бестолково замахал крыльями, но тут же, перевернувшись через голову, в какой-то момент заметил, что и те белые птицы тоже падают, и с ними что-то случилось…