Выбрать главу

— Так кто же этот человек?.. сегодня еще человек, а завтра святой, осиянный мудростью?.. — негромко, как и раньше, не проявляя настойчивости, спросил Сидхартха, и что-то в нем, лежавшее прежде в дремоте, а сейчас расшевеленное и подтолкнувшее в иные миры, сказало, что этот человек есть он сам. И он не удивился, приняв услышанное спокойно, с осознанием ответственности за то, что предстоит ему совершить.

Суддходана, добрый царь сакиев, все делал, чтобы отвлечь сына от неурядной жизни, и добился своего хотя бы внешне, то есть приметно для других, но отнюдь не для Ситхартхи. В нем было понимание сущего, и это не зависело от того, как много он увидел зла или, напротив, добра в жизни. Не зная чего-то конкретного в ней, он воображал всю ее, и она, истинная, жившая в нем, как бы отсвечивала множеством разных оттенков и была многоцветней той, реальной. Это понимание Сидхартхи отчетливо говорило о пугающем непостоянстве жизни, о незаполняемости ее тем, что не присуще человеку. Но разве стремление унизить себе подобного, или, что еще хуже, лишить его привычной формы не есть чуждое человеческому духу, враждебное ему?..

Царевич сидел под деревом, тело его было ослаблено и как бы не принадлежало ему, на это обратил внимание Девадатта. Не дойдя до Сидхартхи, он остановился, долго смотрел на царевича, у которого лицо сделалось как неподвижная маска. Но вот Сидхартха пошевелился, глубоко вздохнул и, увидев Девадатту, хотел подняться с земли, и это не сразу удалось ему.

— Что с тобой, высокочтимый? — спросил Девадатта, сожалея об угасании в себе приятно обжегшего чувства.

Сидхартха не ответил, вид у него был задумчив. Это не понравилось Девадатте, он поморщился, но так, чтобы царевич не заметил. Сделать это оказалось несложно, тот и не смотрел на двоюродного брата.

Тамаринги и магнолии, манго и баньяны пошевеливали широкими, ярко-зелеными ветвями, зависая над ними и едва не касаясь их почти квадратными листьями. Сквозь них пробивались солнечные лучи; легши на землю, они делали ее почти красной. Точное такие же красные пятна наблюдались и в поблескивающем пруду, на руках у Девадатты были те же красные пятна. В какой-то момент ему сделалось неприятно, он спрятал руки за спину, и долго стоял так, почти с неприязнью глядя на Сидхартху. Но скоро ему, ширококостному, с крепко сбитыми плечами и короткой желтой шеей, наделенному немалой силой, надоело держать руки отведенными назад, и он вернул их в прежнее положение, и опять красные пятна заиграли на них почти весело.

Девадатта не любил, когда Сидхартха находился в как бы отстраненном от ближнего мира состоянии, сам он чаще пребывал в состоянии энергичной жизнедеятельности и считал, что так и должно быть у каждого и, встречаясь с царевичем, испытывал раздражение, а подчас острую неприязнь к нему. Это, кажется, оттого, что сам он не сумел бы достичь надобной отстраненности, если бы даже захотел. Правду сказать, он не однажды пытался так сделать, но все впустую. Чувствовал, это, подвластное царевичу и не подвластное ему, разделяло их больше чего-либо другого. Такое разделение как бы возвеличивало Сидхартху и унижало его, Девадатту, не способного оттолкнуться от ближнего мира, опутанного им с головы до ног. А он старался не отставать от царевича, стремился не уступать ему ни в чем, и всякий раз искал, как бы вывести его из себя. Вот и теперь, поглядев на Сидхартху и не дождавшись, когда тот обретет привычное свое душевное состояние, сказал насмешливо:

— О, высокородный брат мой, ходил я по утренней прохладе на базар, встречался с игроками в кости, говорил с ними, и сам принял участие в игре. Великий Браму не оставил меня своей милостью, и я не потерпел убытка, и даже кое-что выиграл… Но был среди нас один… кажется, грек… несчастный лишился всех драгоценных камней и золота, последнего раба своего продал в обмен на кости.

— Ты хочешь сказать, что человека превратили в игральные кости?

Так не раз уж бывало: царевич точно бы не слышал Девадатту, но в какой-то момент выяснялось, что это не совсем верно.

Девадатта удивился и произнес с прежней насмешливостью:

— Если ты, драгоценный алмаз в царской короне, так считаешь, я не стану спорить с тобой.