Говоря об освоении всемирно-коллективного художественного и общекультурного опыта всех времен и народов — в первую очередь европейских, а там и других континентов, Томас Манн, по сути, уточняет задачу, выдвинутую еще Гете: создание «всемирной литературы на всех языках культурного человечества, но он углубляет эту идею и придает ей иной, дополнительный смысл. У Томаса Манна речь идет уже не только о том, чтобы на языке каждого культурного народа полноценно зазвучали голоса всех мировых гениев и примечательных чужеземных писателей современности, а об овладении писателем всеми регистрами мировой культуры, интернационального культурного сознания, но — никак не в ущерб национальной основе творчества представителя каждого из народов. «Нельзя стать интернациональным, — так поясняет Томас Мани, — не будучи сперва национальным». Конкретной предпосылкой этой мысли в известной мере послужила судьба его же первого романа. По мнению соотечественников Манна, «Будденброки» были «непереводимо немецким произведением», но не прошло и десятилетия, как этот роман оказался переведенным на все европейские языки и вошел в культурный обиход большинства разноплеменных его читателей.
Сам автор «Будденброков» отчетливо сознавал и не раз о том говорил, сколь многим он обязан не только и даже не столько немецким своим предшественникам, сколько великим чужеземцам — скандинавам, англичанам, французам и особенно русским.
Томас Манн, как мало кто из писателей, неустанно пополнял свои знания, стремясь, говоря словами Пушкина, «и в просвещении быть с веком наравне». Он учился у всех хоть чем-либо примечательных собратьев по перу, а также у представителей других искусств, более того, даже у чуждых ему художников, добиваясь обогащения своего — реалистического — искусства. Его творческая «присоединительная палата» работала бесперебойно. Он «усложнял» свой «прирожденный стиль» (его выражение) новейшими техническими находками искусства («внутренним монологом», «потоком сознания» и другими «новизнами»), подчиняя их высоким задачам художественного реализма.
Но здесь мы позволим себе необходимое замечание. Подобно тому как Томас Манн позднее осознал, что мог бы почерпнуть понятие о «полноте жизни» уже у Гете (то есть вовсе даже не обращаясь к Ницше), он мог бы также заметить, что многое из «новизн» модерна было уже предвосхищено русской классической литературой XIX века. Так, «внутренним монологом», а также передачей «состояния между ясным и помутившимся сознанием» (во время болезни или перед смертью) полновластно пользовался еще Толстой, не говоря уже о том, что у нас было названо толстовским «приемом остранения», то есть об артистическом воссоздании впечатлений от реального мира как бы «со стороны», причем обычно — от имени вымышленного персонажа. К этому «приему» с не меньшим искусством подчас прибегал и Чехов.
«Будденброкам», как сказано, предшествовала ранняя новеллистика Томаса Манна.
Это верно, но верно не безоговорочно.
Дело в том, что мысль попробовать свои силы на поприще романа впервые посетила молодого писателя очень рано, еще в 1896 году, когда он был автором всего лишь одного напечатанного рассказа — «Падшая», так никогда и не включавшегося в какой-либо из сборников Манна или в прижизненное собрание его сочинений.
Собственно, с этого года, проведенного со старшим братом Генрихом в Италии — в Риме, Неаполе и Палестрине, Томас Манн уже стал себя сознавать «романистом in spe»[1], работать над составлением плана задуманного произведения, собирать для него материалы: у старого консула Вильгельма Марти (своего двоюродного деда) он запрашивал сведения по истории родного города, у матери — рецепты любекской кухни, у сестры Юлии — жизнеописание тетушки Элизабет Манн-Хааг, послужившей моделью и прототипом для Тони Будденброк.
Но вплотную за писание романа Томас Манн засел только через два года, уже издав у Саула Фишера первый томик своих рассказов — под общим заглавием «Маленький господин Фридеман». Эта книга прошла с успехом, не так-то часто выпадающим на долю дебютанта, чем, надо думать, и было вызвано лестное предложение Фишера: «Я был бы рад напечатать и более пространное Ваше произведение — повесть или даже небольшой роман». Берлинский книгоиздатель навряд ли подозревал, что с тем же замыслом носился и юный его адресат…
О большой эпопее, охватывающей жизнь четырех поколений именитого купеческого рода, о пространной «истории гибели одного семейства» Томас Манн тогда еще не помышлял. Ему мерещился всего лишь «небольшой роман в двести пятьдесят страниц, не более», блестящий по форме, дробящийся на краткие, в себе законченные, главы-эпизоды в манере романа братьев Гонкуров «Ренэ Моперен», прочитанного все в том же 189(5 году, но вместе с тем характерно от него отличающийся: прежде всего сдержанным северо-немецким колоритом, в котором слились воедино элегический сумрак прозы Теодора Шторма с обаятельной светскостью «старика Фонтане» и задиристо-метким юмором бесподобного Фрица Ройтсра, писавшего свои романы на смачном нижненемецком диалекте (к нему нередко прибегает, особенно в «народных сценах», и автор «Будденброков»).