Насмотревшись на все происходившее в этой буддийской организации, я лишился всяких иллюзий по поводу буддийских организаций вообще. И после двадцати лет, проведенных на Востоке, я вернулся в Англию. Мне казалось, что здесь все будет по-другому, и я проработал два года с буддийскими организациями, уже существовавшими к этому моменту в Англии, главным образом в Лондоне. Но здесь я столкнулся с тем же самым, что и в Индии, только в куда меньших масштабах. В управлении этими организациями веское слово принадлежало очень многим не буддистам, а потому и эти организации работали плохо.
Тогда я решил, что пора основывать новую буддийскую организацию {102}(ДЗБО и ЗБО). Я уже к тому времени решил остаться в Англии, потому что увидел, что здесь, да и в целом на Западе, больше простора для истинного буддийского духовного движения.
Одно было мне достаточно ясно: буддийскими организациями не должны управлять не буддисты. Ими также не должны управлять те люди, которые просто умеют руководить общественными организациями, как бы опытны в этом деле они ни были. Ими также не должны руководить люди, которые стремятся к власти и влиянию, а равно те, чей интерес к буддизму лишь интеллектуальный. Мне стало ясно, что буддийским духовным движением должны руководить те, кто принял буддизм, вверил себя Дхарме и на самом деле практикует учение Будды (как ни покажется странным, этого тогда почти никто не осознавал).
«Как узнать тех, кто принял буддизм? Как узнать тех, кто руководствуется духовными мотивами? Что считать критерием? Кто действительно буддист?» — спрашивал я себя. В конце концов, ответ стал ясен. Хотя я подозревал это и раньше, но теперь все предстало в новом свете. Буддист — это тот, кто принял прибежище, кто телом, речью и умом, иными словами — целиком, вверился Будде, Дхарме и Сангхе.
Этому мы находим множество примеров в буддийском каноне, особенно в палийских текстах. Там описывается, как Будда странствует из одной местности в другую, питаясь подаянием. В ходе своих скитаний он встречает кого-то — это мог быть жрец-брахман, или крестьянин, или юноша, или странствующий аскет, или домохозяйка, или царевич. Завязывался разговор, а рано или поздно повстречавшийся Будде человек задавал ему вопрос (возможно, о смысле жизни или о посмертной участи), и Будда давал ответ.
Будда мог ответить и пространно, и всего несколькими словами. В минуты особого вдохновения он отвечал строфою, что называлось удана (удана— это ритмически организованное высказывание, а иногда и небольшое стихотворение в привычном нам смысле). Бывало, он отвечал полным молчанием или исторгал свой знаменитый «львиный рык» (пали — sihanadd)— полное, откровенное, дерзновенное провозглашение своего личного великого духовного опыта и пути, которому он учил.
Все, что говорил или не говорил Будда в ответ, всегда имело для вопрошавшего, если тот был восприимчив, один и тот же результат. Человек бывал глубоко потрясен. Иногда это проявлялось и внешне: волосы вставали дыбом, на глаза наворачивались слезы, люди дрожали всем телом. Они были ошеломлены, или у них возникало захватывающее переживание великого озарения (подобно вхождению в ярчайший естественный свет). Или их охватывало чувство бесконечной свободы (они словно освобождались от тяжкой ноши, давившей спину, или нежданно выходили на волю из тюрьмы). Слушающий чувствовал себя духовно возродившимся.
Что же обычно говорил человек в такой поворотный момент своей жизни? Каков был, как правило, его отклик на слова Будды? Согласно тем же древним палийским текстам, говорилось обычно:
«Буддхам саранам гаччхами!
Дхаммам саранам гаччхами!
Сангхам саранам гаччхами!»,
что означает:
«К Будде за прибежищем иду!
К Дхарме за прибежищем иду!
К Сангхе за прибежищем иду!»
То есть откликом слушателя становилось принятие Прибежища. Он вверялся учению. Будда явил свое видение — видение истины, существования, самой человеческой жизни во всей ее глубине и сложности. И в этом было такое величие, что слушателю оставалось только предаться этому видению целиком. Он готов был жить, а если бы потребовалось, то готов был и умереть ради этого видения.
Я осознал, что именно так можно ответить на вопрос, кого можно считать буддистом. Именно это служит критерием. Буддист тот, кто принимает Прибежище, откликнувшись на учение Будды. Буддист тот, кто вверился Трем Драгоценностям. Таков был критерий во времена Будды, таким он остался и по сей день {103}.
Я понял, что буддийскими организациями могут управлять лишь те, кто всем сердцем вверился Трем Драгоценностям. Стало ясно и другое: та буддийская организация, которую возглавляют истинные буддисты, более не организация в обычном смысле этого слова, она превращается в духовное движение, становится тем, что мы называем «духовной общиной »: объединением искренних людей, которые решили работать сообща во имя единой духовной цели. Таким образом, у нас не будет больше духовно неискренних людей или так называемых буддийских организаций. На месте их у нас будут истинные духовные единомышленники и духовная община. Так искренность убеждений породит духовную общину.
Теперь, дорогие читатели, вы видите, что подвигло меня основать Орден, а не еще одну буддийскую организацию. Орден состоит из тех, кто получил посвящение. Согласно буддизму, посвящение — это полное формальное запечатление посвящаемым его самовверения Трем Драгоценностям, а также того, что это вверение признается посвященными ранее. В организацию вступают, платя членские взносы, но никто не станет членом Ордена, пока не вверится. Таким образом, наше новое буддийское движение было основано на началах искренней веры и духовной общности, или, если пользоваться более традиционными буддийскими понятиями, — на основе принятия Прибежища и Сангхи.
Вероятно, вы удивитесь, почему мне потребовалось столько времени, чтобы достичь такого понимания, и почему никто более, даже в настоящее время, не основал подобного Ордена вместо новой буддийской организации. Насколько я могу судить, тому есть три основания (мы немного задержимся на них, ибо это поможет нам лучше уяснить для себя разницу между духовной общиной и религиозной организацией).
Первое, на что хотелось бы обратить внимание, — это инерция привычки. Буддизм стал известен на Западе (включая подвергшуюся западному влиянию Индию) чуть более ста лет назад {104}. То было время великого распространения знаний, особенно научных. Общества основывались с целью изучения самых разнообразных предметов (деятельность подобных обществ заключалась в ежегодном общем собрании лиц, а также в сборе вступительных членских взносов). Естественно, что рано или поздно должны были организовываться общества для изучения буддизма, публикации буддийских текстов и пр. И, пока интерес к буддизму остается сугубо научным и академическим, таковые общества весьма полезны (здесь я не ставлю под вопрос целесообразность научного подхода к духовным традициям). Но все эти общества совершенно не подходят, если мы принимаем буддизм в практическом смысле (духовном или даже экзистенциальном). К несчастью, этого не понимали. Думали, что организация, ставящая своей целью распространение буддизма, может иметь точно такое же устройство, как организация, направленная на научное его изучение. Более того, те, кто занимал ключевые позиции в буддийских организациях обычного типа, были вполне удовлетворены наличным положением дел. Помимо всего прочего, сложившаяся ситуация гарантировала им долю власти и авторитет, с которыми им не хотелось расставаться.
Вторая и третья причины — более традиционны. Вторая причина — это обесценение принятия Прибежища. У буддизма очень долгая история; за тысячелетие буддизм распространился, практически, на всю Азию. Миллионы людей вверялись Будде, Дхарме и Сангхе и повторяли формулу прибежища: «Буддхам саранам гаччхами»и т.д. В конце концов люди стали повторять слова принятия Прибежища по привычке. Иными словами, не потому, что они настоящие буддисты, а потому, что формулу повторяли их отцы и деды (иногда люди считают себя буддистами «по рождению», но это противоречие в терминах). Эта ситуация получила широкое распространение в наши дни в буддийских странах Азии. Принятие Прибежища уже не рассматривается как выражение искреннего внутреннего духовного убеждения; повторение слов принятия Прибежища и предписаний стало выражением принадлежности к определенной социокультурной группе. В Индии я видел множество тому подтверждений. Например, я наблюдал, как сингальские, тайские, бирманские и индийские буддисты повторяли слова принятия Прибежища и предписаний по разным поводам: на публичных собраниях, на поминках, во время бракосочетаний, церемоний наречения ребенка и так далее. Люди повторяют слова принятия Прибежища и предписаний, но никто не задумывается об их значении. Они перечисляют Прибежища и заповеди только для того, чтобы продемонстрировать, какие они «хорошие буддисты» и добропорядочные граждане. Нет и речи о том, что слова принятия Прибежища суть выражение искренней преданности идеалам буддизма. Вот почему я сказал, что принятие Прибежища обесценилось, если не выродилось и принизилось.