— Юра, — кротким голосом обратился он к Турину, который в это время, склонившись к уху шофера, расспрашивал того о предназначении каменной кучи на вершине перевала — ибо они только что миновали перевал, куда машина взбиралась с досадливым упорным гудением, а теперь, одолев его, мчалась вниз бесшумно, с выключенным мотором, и только шелестели шины об асфальт да постукивали о дно кузова отскакивающие из-под них камешки, — скажи мне, Юра, каким это образом оказалась твоя краля в Акташе?
— А! Очень просто, — отозвался Гурин, легко, на полуслове переходя к старому разговору. — Завербовалась в бюро по найму рабочей силы. Об этом я узнал много времени спустя, уже после твоего отъезда из Москвы. Мне театроведка сказала. Девчонка написала ей из Акташа письмо, велела передать мне привет. И можешь теперь представить, Данилыч, как поразило меня совпадение: твое приглашение в Сарым и эта новость. Ну словно все одно к другому сошлось. В общем, я увидел во всем этом знак судьбы, собрался и поехал. Решил добраться до Акташа этого и найти ее.
— Постой, друг, чего-то я все-таки не до конца понимаю, — засомневался Тянигин. — При чем тут совпадение? Зачем в Сарым-то приехал? Ко мне на работу или за этой девчонкой?
— И за тем и за другим, Данилыч.
— А девчонка-то на кой тебе?
— Если она жива и невредима, женюсь на ней.
— Вот те на! Жениться приехал. С одной еще не развелся, а уже на другой хочет жениться. Да ты что, влюбился в нее, паря, а нам тут голову морочишь?
— Какая там любовь, дорогой мой! Любовью я сыт, Данилыч, отлюбил я свою порцию, и хватит. Просто жениться, и без всяких там лишних соображений…
— Та-ак… Просто жениться, и все, — загудел Тянигин, оборачиваясь. — Интересно мне посмотреть на такого жениха. Так ты, значит, жених-спасатель?
— Эх,-а! Что тут такого, Данилыч? — вмешался Иван. — Жениться — не переломиться. Ты не робей,— бодро обратился он к Турину. — Женишься без всякого звука. А, быват, не понравится — в горы можно сбежать, к охотникам. Тут у нас все можно. Я сам с первой не разведенный, а уже третий раз женат.
— А ну вас, дурачки! — рассердился Тянигин. — Болтаете. Несерьезно все это, Юрий Сергеевич. Впрочем, думаю, это штучка твоя новая, чтоб голову людям морочить. Баламут ты хороший, Юрий Сергеевич. Ох, далеко заведет тебя это баламутство, вот чего боюсь.
— Значит, не понял ты меня, Алексей Данилыч.
— Вероятно.
— Настроение тебе испортил?
— С чего бы?
— Я человек наблюдательный. По лицу вижу.
— Устал немного. Это есть…
— Как тут у вас пусто, Алексей Данилыч! Едем, едем, а человечества нет. Поселки как вымерли. Только собаки одни. Какие огромные!
— Волкодавы сарымские. Чистое зверье.
— Позволь мне спеть, Алексей.
— А ты и поешь? Ну, давай.
И Гурин, прокашлявшись, запел приятным тенором:
Ах ты, ноченька — ночка темная…
Откинувшись на заднем сиденье машины, он пел, и тоска на сердце была у него безмерная, и от этого песня у него выходила лучше, и он пел, закрыв глаза.
7
Поселок, куда прибыл Гурин, считался центром одного из районов Сарымской области. Расположенный в долине, окруженной безлесыми горами цвета высохшей глины, поселок был небольшим — всего на полчаса неторопливой ходьбы от одного конца до другого. Имелись в нем райком с райисполкомом, расположенные в общем бревенчатом одноэтажном здании, перед которым была просторная площадь. По краю ее со стороны рай- комовского здания на железных столбиках висели щиты с изображениями стрелок, указывающих рост производства промышленной и сельскохозяйственной продукции. Посреди площади был возведен деревянный постамент, раскрашенный под мрамор, и на нем возвышался силуэт героя гражданской войны Лазо, вырезанный из фанеры и раскрашенный под бронзу. Силуэт поддерживался сзади каркасом из деревянных брусьев. Все это художество — и временный фанерный памятник, и стенды — было выполнено местным художником-самоучкой, горько пьющим человеком. Оплачена была эта работа из директорского фонда ПМК, возглавляемого Тянигиным, который с юности почитал героя-партизана, сожженного японцами.
Недалеко от памятника, следуя по кругу, располагались столовая, универмаг, ларьки и гостиница, на фасаде которой висел большой щит с изображением уносящейся в небо космической ракеты (также произведение местного самоучки). Площадь пересекалась магистральным шоссе, вдоль которого тянулась по обе стороны центральная улица. По заборам были развешаны рекламы сберкассы и плакаты службы безопасности дорожного движения. Один из плакатов особенно привлекал внимание своим остроумным, хотя и несколько загадочным содержанием: