Видишь ли, я в состоянии понять, что любая трагедия человека, какою бы ни казалась она на посторонний взгляд незначительной, есть все же истинная трагедия и потому достойна сочувствия; но еще большее сочувствие я испытываю к тем, кто, невзирая ни на какие свои личные трагедии, делает нечто реальное для того, чтобы сыновья и дочери этой страны утратили наконец покорную вековую печаль своих глаз, чтобы они не ждали с равнодушием, похожим все же на молчаливую страстность, своей смерти и не сидели бы часами, одинокие, на вершинах каменных гор, глядя вдаль на другие горы, словно читая какие-то завораживающие письмена — слова окончательного торжества жестоких законов дикой природы. К черту эти законы, коли можно помочь людям, используя фтивазит, открывая бесплатные школы-интернаты с полным обеспечением, строя дома с паровым отоплением и современной сантехникой! Помочь ближнему — как это делает Алексей. Что тебе говорит эта старинная формула?
Ах да, ведь я тебе хотел рассказать об охоте! Но на сегодня хватит, расскажу в следующий раз. Спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи, моя прекрасная Елена, ведь у вас теперь вечер, а у нас скоро утро. И я вижу, как ты тихо плачешь, уткнувшись в подушку, и плачешь на сей раз — как знать! — может быть, и обо мне, грешном».
8
Охота на куропаток представляла собою простое и скучное для Турина дело. Птица эта обитала небольшими стаями на малоснежных просторах Сарыма, гуляла по убранным полям и травянистым пустошам приречной долины, заросшей кустами колючего держидерева, багульником и облепихой: по равнине катились, словно бы нехотя, округлые пружинистые корзины перекати- поля. Куропатки прятались в кустах, в ямках, сразу же поднимались на крыло, стоило лишь вдалеке показаться человеку, и в быстром тревожном полете уносились прочь на безопасное расстояние. Однако птицы эти были совершенно равнодушны к машинам, не в силах постичь их подлинной сущности и, возможно, считая их несуществующими, раз они так непонятны. Однако идеализм обходился им дорого: охотники, завидев стаю, подъезжали к ней вплотную, и пока птицы вытягивали шеи и таращили круглые глаза, словно в мучительном сомнении, призрак ли то перед ними или реальный враг, охотники со всеми предосторожностями опускали стекло в машине, высовывали стволы ружей — ив грохоте последней катастрофы, в крови и в боли разрываемой плоти познавался момент бесполезной истины. Бесполезной потому, что те, которые избегали смерти во время этой бойни и улетали прочь, тут же забывали о том, что случилось, не делали для себя никаких выводов и по-прежнему считали, что надо бояться живое движущееся существо, но не мертвую движущуюся машину. Глупым птицам было невдомек, что живое может влезть внутрь неживого и с помощью последнего осуществлять свое злое намерение. И поэтому им, которым оказывалось не под силу преодолеть свою наивность, грозило полное уничтожение.
Выехав во второй раз на охоту, Турин мог считать себя уже достаточно опытным. И когда, объехав кругом небольшую одинокую гору — скорее не гору, а огромную, торчащую из земли скалу с заостренной двойной верхушкой, — на отлогом и ровном подножии ее увидели они стаю куропаток, Гурин открыл дверцу со своей стороны и слегка выставил голову. Куропатки тут же слетели.
— Чего ты, дурак, суешься? — выругался рассерженный Тянигин.
Они поехали дальше: машина переваливалась с боку на бок по кочковатой речной пойме, приминала днищем небольшие бурые кусты. Переезжая через один из многих рукавов речки, машина забуксовала на льду, покрытом тонким слоем снега, ее повело в сторону, затем обратно, но быстрое вращение колес обеспечило какое-то движение вперед, и вскоре они вновь поехали по пустоши, переваливаясь с бугра на бугор. Искать пришлось долго, но вот впереди опять показались сидящие на снегу темные птицы. И когда, подъехав, Гурин вновь повторил свой маневр, Тянигин все понял и рассмеялся:
— Да ты же, черт, нарочно мешаешь, — добродушно произнес он. — Так бы и сказал, что не хочешь, чего было зря гоняться по кочкам.