— Мы-то думали, что вас давно нет… давно уже, — сказал он после, когда оба немного успокоились.
— А меня почти и не было в этом мире живых, — отвечал старик, — но ты пришел сюда, и я воскрес из мертвых. После того, как обошлись со мной жандармы, я почти и не был человеком.
И Шэк рассказал, что тогда, покинув семью, он тайно вернулся в Корею, желая вновь включиться в партизанскую борьбу. От верных людей он узнал, что его друг, с ним вместе когда-то переходивший русскую границу, партизанил в районе горы Пектусан. И Шэк решил найти его отряд, чтобы действовать в нем также. Однако, переплыв пограничный Туманган в холодную ночь, он простыл и, больной, в жару и бреду, был захвачен японским военным патрулем. Его заподозрили в причастности к партизанам и подвергли пытке.
Много лет его продержали в тюрьме, откуда вышел он не помнящим себя, придурковатым человеком. Долго он жил в сумерках разума, нищенствовал и бродяжил по дорогам разных провинций.
— И только за последний год, — лепетал старик, плача, — свет понемногу стал проникать в мою голову. Я вспомнил, кто я таков. И мне было горько, что вся моя жизнь и вся моя борьба, ради которой я отринул от себя покой и земное счастье, привели меня, солдата, лишь к слабости тела и к нищенской суме. А теперь я рад, что вы пришли всей громадной Красной Армией, и мне хочется только найти свои старые воинские документы…
Старик спросил о своей семье, оставленной давным- давно во Владивостоке.
— Они переселились в Ташкент, — ответил офицер. — А сын ваш Иллеми находится здесь, совсем недалеко, и вы можете с ним увидеться.
— И с ним тоже… Жив? — тихо спросил старик. — Верить мне или нет…
— Верить! — утвердил Сугир. — Жив-здоров, произведен в майоры.
Они немедля выехали на машине, и в тот же день старик увидел сына. Майор Шэк поначалу тоже не узнал отца, но старик с первого же взгляда признал в широкоплечем, высоком офицере свою плоть и кровь.
Майор Шэк был участником уже двух войн, дошел на Западе до Одера, а теперь оказался на Востоке, имел много ранений и много боевых наград. Еще до войны он женился, и в городе Уральске его ждали жена и двое детей.
Вторая жена Шэка после переселения в Ташкент вновь вышла замуж. Ее дети от Шэка выросли и жили рядом с матерью, у старшей дочери были уже свои дети.
— Так сколько же теперь у меня внуков? — спросил счастливый старик.
— Точно не знаю, — ответил сын, улыбаясь, — но думаю, что немало уже.
А через несколько дней отец с сыном поехали вместе к северной границе страны. Старик во что бы то ни было желал найти свои воинские документы, и сын решил помочь ему. Выправив отпуск на несколько дней, он взял машину и поехал с отцом на поиски моста через горную реку и домика угольщика. Но, слабо надеясь вернуть эти нужные только старику бумаги, майор имел в душе еще и другое желание. Давно ему хотелось побывать в краях, где прошло его полусиротское детство возде бабки и матери, но он совершенно забыл, как называлась его родная деревня. И лишь теперь, спустя почти тридцать лет, он узнал от отца, где прошло его раннее детство. Оно вспоминалось ему как некий полузабытый сон.
Старый Шэк, уже третий день путешествовавший на тряской машине, чувствовал себя разбитым и устало дремал на сиденье, облокотись на туго набитую солдатскую суму. Приходя в себя от особенно жестоких прыжков железной машины, старик видел перед собою коротко остриженный затылок и крепкие плечи сына. Рядом с ним, согнув зеленую солдатскую спину, ворочал колесом руля молодой русоголовый шофер.
Мимо бежала осенняя золотая и серебряная земля, вдали по кругу, обозначенному краем небес, проплывали розовые и пепельные горы. На рисовых полях долины, с которых давно спустили воду, утвердился тихий осенний покой, и старому Шэку казалось, что ради этого покоя и было произведено столько военного грохота на земле… Было грустно, что документы не удалось найти — сгорел домик угольщика.
Дорога, ведущая от большака к маленькой, затерянной среди гор деревне, заросла высокой, зрелой травой, и машина словно плыла по травяной реке, раздвигая ее струи тупым железным носом. Порою лиловые осенние цветы склоняли свои крупные кисти над открытой машиной, вздрагивали и скользили назад вдоль борта, осыпая едущих легкими последними лепестками.
Увы, такой же, как и эта дорога, вид запустения представляла и сама деревня.
Насчитывала она всего десятка два крошечных бедных домиков, и все они вследствие войны или другой беды были теперь заброшены. Вкруг них, возвышаясь до карнизов, росла высокая сорная трава. На заброшенных погребах и неистоптанных крылечках фанз бурьян и полынь вздымались дремучим лесом. Нигде, ни над одной крышей, не вился дым, ни единая душа не показалась на дороге.