Виден был морской вокзал вдали и весь рейд с торчащими мачтами пароходов. Светлый, праздничный лайнер неспешно разворачивался спереди бело-огненного своего следа; сумрачные, неподвижно стояли на якоре два серо-голубых военных корабля. Как козявки по лугу, расползались по бухте рыбачьи лодки.
Крашеный пол комнаты был припорошен пылью, я нашел в ванной тазик и тряпку и протер пол. Свежая пленка желтой краски сразу же засверкала, пошла веселыми бликами, ножки стульев как бы продолжились в полу и стали длиннее. Я расхаживал по квартире и знакомился с хозяевами. Фотографий нигде я не нашел и не мог потому представить, каковы они, но вокруг были вещи, и вещи рассказывали мне, что могли.
Закончив свой безмолвный осмотр, я лег на пол, прохладный и чистый, подложив под голову кипу книжек из серии «Роман-газета». Дивана в комнате не было, стояла лишь одна кровать, аккуратно и изысканно убранная розовым покрывалом. Две подушки, будто надутые воздухом, стояли рядышком на кровати, такие белоснежные, с такими острыми, торчащими углами, что казалось, к ним грешно и пальцем прикоснуться.
Я долго лежал на полу, курил, стряхивая пепел в морскую витую раковину, пытался читать, выдернув из-под головы журнальную книжку «Роман-газеты», и в конце концов уснул. Спалось мне сладко, проснулся я уже в темноте. Город светился тысячами огней, и огненный этот рой будто летел прямо мне в лицо. На темном заливе горели пароходные огни, они повторялись в воде. Не зажигая света, я вышел из квартиры.
Темной асфальтированной дорожкой, что вилась по склону от дома, я сбежал к подножию бугра — там шла освещенная широкая улица. Тротуар в этом месте ломался бетонными ступеньками лестницы. На одной из площадок лестницы девушка, одетая по-деревенски безыскусно, продавала рыбу, разложив ее у ног на клеенке. Почему-то беспокойная, она нервно поправляла платок на голове, убирала под него выбившиеся волосы, и эта девушка показалась мне похожей на мою сестру. Я остановился и стал рассматривать рыбу — то были небольшие, с мелкую селедку, серебристые красноперки, тускло блестевшие под светом уличных ламп. Рядом со мной остановился какой-то малый в белой рубахе с закатанными рукавами, от него несло одеколоном. Я посмотрел на свои часы — было уже около десяти. Дома, наверное, давно уже ждали, мне хотелось есть.
2
Не два дня — я уже десять дней занимал чужую квартиру. Дети давно ходили в сад, сестра и зять с утра уезжали на работу, а я брал ключи и приходил сюда, чтобы смотреть в окно на море или лежать на полу, почитывая «Роман-газету» и куря, или просто расхаживать из угла в угол.
Сначала пробовал я работать — писать акварелью бухту Золотой Рог. Но, промучившись день-два, порвал бумагу, испачканную красками, а краски спрятал подальше. Невозможно было изобразить это неуловимое и непрестанно изменяющееся — то летящее в белизне, синеве и блеске, то подернутое жемчужной мутью дымки, то сплошь серое, непроницаемо-бархатистое — небо над заливом. Мне хотелось смотреть и смотреть — в этом я находил больше радости, чем в работе. Я был подавлен своей художнической беспомощностью и тем, что видимое оказывалось намного значительней, чем вся моя сущность. И вместо того, чтобы терпеливо выписывать этюды, я грезил о каких-то будущих своих картинах, которые окажутся почти равнозначны Жизни.
Иногда я уезжал на троллейбусе в город — побродить, и если возвращался в свой пригород рано, то снова шел на эту гору, где в хорошем ансамбле вздымались оранжевые дома-башни, пробирался к знакомому пятиэтажному корпусу, похожему на прогулочный корабль, взбегал по лестнице на верхний этаж и с миром в душе отмыкал два замка в двери. За дверью встречали меня незримые хозяева, славные, в общем, люди. Хозяин квартиры обитал в кожаной куртке, висевшей на вешалке, — в старой куртке с оборванными концами рукавов. Коричневая кожа куртки покрылась сетью старческих морщин. Хозяин был инженер, но он любил мастерить все своими руками, любил делать вещи. Сверля стену электрической дрелью, выпиливая лобзиком полочку, обрезая трубку из нержавеющей стали — для гардин, он всегда надевал свою кожаную куртку и спортивные синие штаны с пузырями на коленях.
Я входил в ванную помыть руки и там сталкивался с хозяйкой, — в пестром шелковом халате, весело возилась она в рациональной тесноте совмещенного санузла. Я смиренно извинялся за вторжение. Мне стыдно становилось перед ней за грязную мыльную пену, стекавшую с моих рук в раковину. Эта раковина и прочий туалетный фарфор были оттерты и вычищены до такой белизны, что белее я ничего не видывал в жизни. С бесконечным уважением относился я ко всем флаконам, картонным коробочкам, стоявшим на многочисленных полочках, и ни разу не задел ногой цинковый бак для белья.