— Поезд еще недалеко ушел, Василиса. А вы, я вижу, далеко ехать собрались.
— Да, очень далеко! — ответила Василиса. — Туда, где нас никто не знает.
— Опомнись. Давай сойдем на следующей станции.
— Нет, постылый ты человек! Меня теперь только по кровавым кусочкам можно выщипать отсюда. А ты — сколько еще будешь летать за мною, нечистый дух?
— У нас трое детей, Василиса.
— Да меня тошнит от одного твоего вида, пойми! Как это я могла целых пятнадцать лет терпеть? — зло удивлялась женщина.
— Ладно, дядя Матвей, давай-ка выпьем! — обратился к Шину его бывший квартирант.
— Жена, — сказал Шин, — ты хочешь обрушить дом, который сама строила.
— Не жена больше! И дом уже рухнул! И оставь меня в покое, я брезгую тобой! Сказано тебе: я прилипла к этому человеку, теперь он мой муж.
— Ну, так выпьем, дядя! — заорал вдруг Бык Пя, произносивший слова только во хмелю.
Что было дальше — то темнота теней, и перестук колес, и недоступность тайн, носимых человеком в душе. Казалось бы, правду трудно скрыть в нашем мире. Но бывает так, что сам человек, носитель правды, навсегда скрывается в темноте.
4
Совет приамурского села получил бумагу. Сообщали власти далекого района, что возле станции Г. обнаружен мертвый человек со справкой в кармане и с деньгами. По справке выяснилось, что он бывший житель вашего села, но не знаем, на чье имя перевести заприходованные деньги, столько-то рублей, сообщала бумага. Похоронен гражданин Матвей Шин на кладбище вблизи станции Г. По всей вероятности, он выпал из проходившего мимо скорого поезда Хабаровск — Ташкент и погиб в результате пролома затылочной кости.
Эту бумагу скрепя сердце показали осиротевшему Ман- саму. Мальчик ходил в русскую школу и потому смог сам внимательно разобрать письмо. Он пожелал немедленно съездить на эту далекую станцию, чтобы увидеть могилу отца. И никто не стал его отговаривать. Побратимы отца собрали денег на дорогу, отвезли мальчика в Хабаровск и посадили там на поезд.
Мансама никто не встречал на станции Г. Он сам подошел к дежурному по станции, рассказал о себе, спросил, где кладбище. Тот подробно все объяснил — и как пройти, и как могилу отыскать. Потом пригласил мальчика переночевать к себе, потому что обратный поезд будет только к утру.
— Спросишь, где живет Царенко, тебе всякий покажет, — сказал дежурный, толстый седой человек в форменной фуражке.
Мансам благодарно кивнул ему и отправился. Вскоре он достиг кладбища и без труда нашел свежий холмик земли. Глиняный бугор был кое-где прихвачен молодым одуванчиком. Кусок отпиленной доски был пригвожден к вбитому колу, служа надгробием. На нем сохранились еще лиловые следы размытых букв, написанных чернилами. «Неизвестная душа, — сообщал тот, кто смастерил это надгробие, — мир праху твоему». Мансам присел к холмику и, перебирая в руках могильную землю, предался скорби.
К вечеру он все еще был на кладбище, лежал под березой и смотрел в небо. Вдруг вышел из-за куста и подошел к нему цыганский паренек, на вид одного с ним возраста. Был цыганенок босой, в болтавшейся навыпуск грязной рубахе. С круглыми смуглыми щеками, на голове картуз, прижимавший ко лбу темные тугие кудри.
— Ну, чего ты? — молвил он, глядя на привставшего с земли мальчика. — Боишься?
— Нет, — ответил Мансам.
— Стыкаться будем на кулаках? — мужественно спросил цыган.
— Не знаю.
— Ты корейчонок, что ли? Батька с маткой здесь живут? Хочешь, спляшу тебе на пузе и на голове? — стал он задавать вопросы, не дожидаясь ответов на них.
— Мой отец вон там лежит. А мать убежала с другим, — спокойно ответил Мансам.
— Эх ты-и! — только и нашелся что сказать цыган и, повернув яркие черные глаза, испуганно уставился в сторону кладбища. — А не видал ты, малай, жеребца? — спросил он после. — У него туточка написано: «Шэ Вэ», — хлопнул он себя по бедру. — Гнедой весь.
— Видел, — сказал Мансам. — Вон туда ушел. — И махнул в сторону видневшегося вдали речного лога.
— Ну, побегу шукать. Доброго здоровья! — И цыган стащил картуз и поклонился, словно артист.
Когда удалился цыганский парень, Мансам услышал, как кричит кукушка в лесу. От ее слез, ясно различимых в одиноком крике, мальчику стало невмоготу. Она была такая же сирота и брошенный ребенок, как и он. И, желая посмотреть на родственную птицу вблизи, Мансам поднялся и пошел на ее голос. Он крался под березами, раскидистыми дубами, тихо обходил круглые шатры лещины — продвигался вперед только тогда, когда кукушка кричала, не хотел спугнуть ее. И крик ее раздавался все ближе и ближе. И наконец совсем близко, над самой головою. Стоя под большим дубом, Мансам прострелил взглядом сквозь пустоты меж ветвями и увидел птицу.