— Хочу, — ответил Лян-юбка, покачиваясь. — Но если там лежит мой барашек, то я должен буду, сынок, тут же, на месте, убить тебя, уж ты прости меня, человек.
— Да что ты все про барашка поминаешь, старик! Ведь пропили мы его в деревне, вспомни! Вместе с моим мулом пропили! Ну? — начал спорить с горбуном Кан Досон.
Я не стал больше дожидаться — ведь в любую минуту меня могли увидеть — и тихо отполз в сторону. Этот Кан Досон, чего доброго, мог отнять все мои горькие денежки, и ничего бы с этим я не смог поделать, сила на этом свете, парень, пока превыше справедливости. Я ушел тогда, думая о печалях нашего мира, а через несколько месяцев, уже холодной осенью, возвращаясь назад с того побережья, увидел здесь этот череп. И я догадался, что это голова забулдыги Исикавы. Кан Досон, должно быть, все же настиг самурая и расправился с ним, как того желала его свирепая душа. И в мешке том, парень, лежал не кто иной, как сам Исикава! Кан Досон прикончил его и вывез тело в горы, чтобы тайно похоронить. Думаю, что он попросту скинул труп вон с того обрыва, вон к тем маленьким березкам внизу, и дело на этом было кончено.
И вы сейчас будете смеяться, учитель! Когда одноглазый бродяга дошел до этого места в рассказе, нелепый Дэксу вдруг вскочил и побежал к краю обрыва, на бегу поддергивая свои ватные штаны. Разинув рот, он долго смотрел вниз, а потом оглянулся на одноглазого.
— Ты чего, Дэксу? — крикнул тот.
— А как же так… Как же, дядюшка, голова Исикавы оказалась здесь, на дороге? — удивлялся Дэксу. — И почему там, внизу, я не вижу его скелета?
— Эх, парень, какие пустяки, однако, тебя занимают! — рассердился одноглазый. — Лиса все растащила. Была лунная ночь, лиса вышла сюда и легла с добычей на ровное место. Теперь тебе ясно, олух?
— Ясно, дядюшка, — виновато ответил Дэксу и вернулся на свое место, высоко поднимая красные, растоптанные ноги.
— Нет, ничего тебе, вижу, не ясно, — сказал одноглазый бродяга. — Самого главного ты никак не поймешь, потому что ты слишком прост душою. Тебе бы, Дэксу, только пожрать бы, да поспать, да поворошить какую-нибудь бабу. А не поймешь ты, парень, того, что люди на свете не умеют жалеть друг друга. Нету у них пощады — ни у кого ни к кому. И отчего бы такое? Вот ты знаешь мое ремесло, Дэксу. Не я его выбирал — судьба моя злосчастная его выбрала. При таком ремесле ты всегда один против всех, и все другие против тебя. Нету у меня ни отца, Ии матери, ни жены, ни детей, — а разве я такой, как все они? Уж мне-то незачем кривить душой, уж я-то очень хорошо вижу всех со стороны: никуда они не годятся, Дэксу! Добра каждый старается нахватать столько, что уже обеими руками не удержит. А попробуй-ка что-нибудь нечаянно прихватить с краю, что- нибудь даже не нужное ему… О-го-го!
Конец рассказа пастуха
И тут я решился, учитель, все-таки окликнуть их: думаю, лучше довериться им, чем умирать на мокрой земле, в сыром тумане. Набрался я сил, приподнял голову, а крикнуть нет голоса. Только стон хриплый идет изнутри. Ну, застонал я. Они как услышали, так и подпрыгнули на месте, а после пригнулись и озираются — ну чисто волки, настоящие лесные волки! Я опять застонал, и с трудом приподнялся, и сел возле могилы. А они, как только увидели меня, тут же вихрем и дунули с перевала, исчезли в тумане. Только сверкнули голые пятки у этого Дэксу. Вот уж, я вам скажу, чурбан парень! Он таки поверил, что Кан Досон бросил на перевале тело Исикавы и что лиса растащила кости.
А я по-другому думаю, учитель. Вы помните, какое отверстие было во лбу того черепа? Не иначе, как пулевая дырка. Так вот, не забывайте об этом, и вы поймете потом, почему я думаю иначе.
Вот послушайте. Стал я спускаться с перевала. То ползком, то кувырком, то на каких-то крыльях по воздуху. И ни капли воды, — вы заметили, учитель, что по эту сторону перевала нет ни одного ручья или родника? Иду я, шатаюсь от одного края дороги до другого, словно пьяный. Вдруг вижу впереди в тумане женщину — в белой юбке, в белой кофте, в белых чулках из материи. Я иду к ней — она удаляется. Я останавливаюсь — она останавливается. Я отворачиваюсь в сторону — она все равно стоит передо мною в тумане. И тогда я понял, что это привидение, — и только подумал об этом, как женщина вдруг оказалась совсем рядом.