Плечи онемели; воды действительно наглотался изрядно; стало относить потихоньку от берега — сила натяжения веревки одолевала его усилия. И он, глядя на кривлявшихся братцев, зарыдал и почувствовал, как теплы его слезы на глазах по сравнению с холодной речной водою. Сразу ослабев, он перестал отмахивать саженками, и его потащило к середине реки. Неизвестно, чем бы все кончилось, но внезапно топор, застрявший якорем, освободился от зацепы на дне, и Каменный Тигр в несколько махов легко выплыл к берегу.
Выбравшись, поблевал водою, продолжая плакать навзрыд, но сквозь слезы внимательно следил за продолжавшими веселье и кривлянья собратьями. В своем злорадстве они все еще не понимали ни того, что могло на самом деле случиться, и ни того, что будет в скором времени. Когда же один из них, косой, приблизился настолько, что можно было его достать, Каменный Тигр вспрянул с земли, как пружина, и нанес ему такой жестокий удар кулаком, что у того лопнула на скуле кожа. Глупый смех мальчишки вмиг сменился ревом, закипела драка. Младшие тоже сцепились меж собою, Каменный Тигр прыгал и крутился вокруг противника, волоча за собою веревку, которая все еще, словно мокрая змея, выползала из реки.
И тут он услышал сердитый голос, но такой знакомый и родной! Напоследок ткнув кулаком в заголившийся под разорванной рубахой живот противника, Каменный Тигр отскочил назад и оглянулся — мгновенно собратец его прыгнул вперед и так двинул по уху, что в нем словно взорвался набатный звон, который так уж и не стихал потом всю жизнь, и отец уверял, что и оглох-то он к старости на одно ухо из-за этого удара. Но даже и роковой удар, от которого было очень больно, не отвлек его от той радости, которую испытал он в следующую секунду, когда узнал в щеголевато одетом кудлатом парне старшего брата, своего белозубого Рычащего Тигра. Даже не обернувшись на нанесшего коварный удар, мальчик поспешил к старшему брату, ибо любил его больше всех на свете. Тихо всхлипывая, ткнулся Тигренок мокрым носом в крутое плечо уже взрослого Тигра и затих, вздрагивая, а за ним, привязанная к правой ноге, все еще выползала из реки веревка.
— Ты откуда? Зачем приехал? — спросил наконец младший брат, утерев кулаком глаза и радостно взглянув на старшего.
А тот, сильно изменившийся за. полгода разлуки, сам вдруг отвернулся, хлюпнул носом и замер потупившись.
— На вас посмотреть захотел, поросята, вот и приехал, — буркнул он, пальцев отирая слезу. — А вы тут деретесь, поросята.
Но драка уже давно прекратилась. Мальчишки мирно стояли возле Рычащего Тигра, братья-собратья смущенно и оробело переминались на месте, а Розовый Юг, зажимая пальцем разбитый нос, снизу вверх взирал на старшего брата, восторженно разглядывая его новый костюм и галстук на светлой рубахе.
Оказалось, что Михаил, сильно стосковавшись по братьям и не выдержав жизни вдвоем с дядей, удрал от него, целиком прихватив свой месячный заработок. Последнее время он трудился на рытье каналов, а дядька вовсе опустился и, уже ни с чем не считаясь, тратил на опиум все деньги, какие только попадали в дом.
В дальнейшем все устроилось следующим образом: Михаил остался на новом месте — вначале нанялся в батраки к одному середняку, а следующей весною перешел в образовавшуюся крестьянскую коммуну. Мой отец последовал примеру старшего брата и тоже батрачил и вступил в коммуну, а оттуда отправился на учебу в рабфак. Но об этом я уже написал в другом рассказе.
Последнее письмо
Значит, племянники разбежались, дядя остался один. Прошло десять лет, как он пробрался в Россию, чтобы найти брата и вернуться с ним на родину. Прошло более шестидесяти лет, как это случилось, и я теперь хочу рассказать о том немногом, что известно насчет дяди — о последнем письме его племяннику, которого звали Каменным Тигром, — о прощальном письме моему отцу.
Он, мой отец, не очень охотно да и, кажется, всего только раз и поведал о том, что дядя писал ему и что распрощался навсегда с племянниками через письма.
Дорогому и разлюбезному Каменному Тигру получить это письмо от скучающего дяди и читать с надлежащим вниманием последние наставления — было в письме. Я вас вырастил и хорошо или плохо воспитывал, не знаю, но все трое вы живы остались, выросли, и на том благодарение небу. О своем же единственном ребенке, которому теперь уж лет четырнадцать, я ничего не знаю, надеюсь, что так же, как и вы, жив-здоров. Теперь, выполнив долг перед покойным братом, я могу наконец подумать о себе и обратиться к нуждам своего сердца. Оно велит мне идти назад в Корею и найти свою семью, которой я еще нужен. А вам, поросятам, я, видно, совсем уже не нужен, раз вы денег мне не шлете и в доме чужом, где я живу нахлебником, меня не навещаете. Ладно, не хочу укорять вас в неблагодарности — не ради же вашей благодарности я на куски разрывался, а ради того, чтобы долг свой исполнить, как и надлежит человеку.
Вот ты, племянник, скоро выучишься и будешь много знать, значит, и много уметь, а умея много, станешь много денег зарабатывать, а много денег имея, много хорошей пищи есть, много одежды дорогой носить. Всего у тебя будет много — ведь этого ты хочешь, правда ведь? А когда все это будет у тебя, вспомнишь ли ты добром своего дядю? Или ты скажешь, мол, я теперь, несомненно, богаче дяди и такого родственника не признаю? Тогда, если случится подобное, не богаче ты будешь меня, племянник, нет, не богаче.
Я теперь должен идти назад, туда, откуда пришел. Там меня ждут, а здесь мне больше делать нечего. Своё человеческое счастье я не использовал для себя, а поровну разделил между вами, и теперь ничего у меня нет, а вы радуйтесь своей молодой жизни и постарайтесь быть счастливыми. Наплодите много детей, и пусть ваши потомки долго еще пользуются кусочками моего отданного счастья. Его даровано мне было судьбою немало, был я красив, силен, и умом человеческим меня не обделил всевышний. Но если бы все это потратил я на себя, то оно и ушло бы вместе со мною в могильную яму. А теперь я могу полагать, что правильно распорядился своим достоянием. И если ты будешь вспоминать своего дядю с обидою и, вспоминая, считать, сколько получил от него колотушек, то ты будешь самый распоследний поросенок. Но среди детей, которые от тебя народятся, и среди их собственных детей найдется ведь хотя бы один, который вспомнит меня добром!
Ну что ж, теперь прощай. Прощай навсегда, племянник. Все сказано. Среди троих ты был самый мелкий, но ел всегда больше всех. Это значит, что и работать ты мог бы больше других. И люди могли бы любить тебя именно за твою работу. Старайся.
И больше мы с тобой не увидимся. Твоим братьям я тоже написал. Скоро я пойду к китайской границе.
Вот таким я прочел его письмо шестьдесят с лишним лет спустя. Может быть, не все слова были таковыми, как вышло у меня в пересказе, но знаю, что суть именно такова. Могу спокойно утверждать подобное, ибо самую эту суть я не выдумал — она и моя. Словно продолжая в пространстве нашего мира дядю (дядю моего отца), я как бы приникаю к нему безо всякой дистанции времени, и в восьмидесятых годах столетия так же обуреваем желанием отдать всего себя другим и столь же остро страдаю, что не умею этого сделать надлежащим образом… И точно так же плачут от меня те самые близкие, любимые, которым я хочу сделать добро.
Так в чем же состоит тайна сотворения его? Неужели в нашем собственном преображении? Но ведь кажется порою, что уже все собрано во мне для этого. Надо только ждать особого мгновения. И с надеждой перебарывать печаль. И не забыть написать далеким потомкам свое последнее письмо.
А дядя исчез бесследно. Видимо, попался при переходе через китайскую границу. И подставил, бедняга, свою голову под самурайскую саблю. Ему было тогда, как и мне теперь, чуть за сорок.
Подходя к нашему дому, я увидел при свете прожекторов, как чудовищной величины бульдозер, весь сотрясаясь от грохота, выплевывая дым, толкал перед собой гору сырой глины. Я поискал глазами старшину: любимое его занятие — смотреть, как работают строительные машины. Мне захотелось увидеть его.