Ах ты, господи! До чего же веселое письмо пишу я тебе, своей белорукой и златокудрой Елене! И зачем же это я стремлюсь извлечь какие-то нравственные уроки из этих уродливых случаев, составляющих скорее исключение, а не правило в общей картине нашей жизни? Минуют годы, и исключатся эти исключения, прекрасное время настанет на земле, и красота в виде парящей птицы будет начертана на гербе всех стран (да, именно будет так, и если бы я не в состоянии был верить этому, то давно уж повесился на собственных подтяжках — а я ведь еще не повесился!) — но пока это время еще не настало и новая эра не воцарилась, как же мне относиться к подобным вещам?
Сладчайшая моя Елена! Ах, опять ты скажешь, что я ехидничаю, издеваюсь над тобою, адресуя тебе столь пошлый эпитет. Но это не так, я люблю тебя, и чем безнадежнее теряю тебя, чем дальше ухожу по лунным всплескам ночных дорог, тем яснее чувствую, что люблю. Златокудрую греческую Елену отличала от тебя, пожалуй, только ее безмятежная уверенность, божественное спокойствие первой красотки мира, а тебя снедает беспокойство, в тебе есть что-то от красивого и сильного зверя, которого охватывает зависть при виде того, как много пожирают вокруг пищи, и ему ничего не достанется… Но, уходя все дальше, я люблю и этого зверя. Видишь ли, коли уж мне открылось, что я вновь обретаю любовь к тебе, лишь безнадежно теряя тебя, то я иногда сознательно стремлюсь еще больше усугубить эту безнадежность (если, конечно, такое в моих силах) и поэтому стараюсь говорить всякие несносные для тебя вещи. В этом вся моя несчастная натура.
Видишь ли, я в состоянии понять, что любая трагедия человека, какою бы ни казалась она на посторонний взгляд незначительной, есть все же истинная трагедия и потому достойна сочувствия; но еще большее сочувствие я испытываю к тем, кто, невзирая ни на какие свои личные трагедии, делает нечто реальное для того, чтобы сыновья и дочери этой страны утратили наконец покорную вековую печаль своих глаз, чтобы они не ждали с равнодушием, похожим все же на молчаливую страстность, своей смерти и не сидели бы часами, одинокие, на вершинах каменных гор, глядя вдаль на другие горы, словно читая какие-то завораживающие письмена — слова окончательного торжества жестоких законов дикой природы. К черту эти законы, коли можно помочь людям, используя фтивазит, открывая бесплатные школы-интернаты с полным обеспечением, строя дома с паровым отоплением и современной сантехникой! Помочь ближнему — как это делает Алексей. Что тебе говорит эта старинная формула?
Ах да, ведь я тебе хотел рассказать об охоте! Но на сегодня хватит, расскажу в следующий раз. Спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи, моя прекрасная Елена, ведь у вас теперь вечер, а у нас скоро утро. И я вижу, как ты тихо плачешь, уткнувшись в подушку, и плачешь на сей раз — как знать! — может быть, и обо мне, грешном».
8
Охота на куропаток представляла собою простое и скучное для Турина дело. Птица эта обитала небольшими стаями на малоснежных просторах Сарыма, гуляла по убранным полям и травянистым пустошам приречной долины, заросшей кустами колючего держидерева, багульником и облепихой: по равнине катились, словно бы нехотя, округлые пружинистые корзины перекати- поля. Куропатки прятались в кустах, в ямках, сразу же поднимались на крыло, стоило лишь вдалеке показаться человеку, и в быстром тревожном полете уносились прочь на безопасное расстояние. Однако птицы эти были совершенно равнодушны к машинам, не в силах постичь их подлинной сущности и, возможно, считая их несуществующими, раз они так непонятны. Однако идеализм обходился им дорого: охотники, завидев стаю, подъезжали к ней вплотную, и пока птицы вытягивали шеи и таращили круглые глаза, словно в мучительном сомнении, призрак ли то перед ними или реальный враг, охотники со всеми предосторожностями опускали стекло в машине, высовывали стволы ружей — ив грохоте последней катастрофы, в крови и в боли разрываемой плоти познавался момент бесполезной истины. Бесполезной потому, что те, которые избегали смерти во время этой бойни и улетали прочь, тут же забывали о том, что случилось, не делали для себя никаких выводов и по-прежнему считали, что надо бояться живое движущееся существо, но не мертвую движущуюся машину. Глупым птицам было невдомек, что живое может влезть внутрь неживого и с помощью последнего осуществлять свое злое намерение. И поэтому им, которым оказывалось не под силу преодолеть свою наивность, грозило полное уничтожение.
Выехав во второй раз на охоту, Турин мог считать себя уже достаточно опытным. И когда, объехав кругом небольшую одинокую гору — скорее не гору, а огромную, торчащую из земли скалу с заостренной двойной верхушкой, — на отлогом и ровном подножии ее увидели они стаю куропаток, Гурин открыл дверцу со своей стороны и слегка выставил голову. Куропатки тут же слетели.
— Чего ты, дурак, суешься? — выругался рассерженный Тянигин.
Они поехали дальше: машина переваливалась с боку на бок по кочковатой речной пойме, приминала днищем небольшие бурые кусты. Переезжая через один из многих рукавов речки, машина забуксовала на льду, покрытом тонким слоем снега, ее повело в сторону, затем обратно, но быстрое вращение колес обеспечило какое-то движение вперед, и вскоре они вновь поехали по пустоши, переваливаясь с бугра на бугор. Искать пришлось долго, но вот впереди опять показались сидящие на снегу темные птицы. И когда, подъехав, Гурин вновь повторил свой маневр, Тянигин все понял и рассмеялся:
— Да ты же, черт, нарочно мешаешь, — добродушно произнес он. — Так бы и сказал, что не хочешь, чего было зря гоняться по кочкам.
— Да жалко их, Алексей, — виновато признался Гурин. — Они ведь совсем такие же глупые, как я.
— При чем тут ты и они? — вопросил Тянигин, доставая из кармана полушубка папиросы и спички.
— Тоже имеют большое любопытство к машинам, — отшутился Гурин.
— Ну ладно, поехали домой, раз у тебя нет желания охотиться… Артист несчастный.
— Нет, нет, Лешенька! Ты продолжай, — смутился Гурин. — Я больше не буду мешать. Извини. Просто, когда ты вставлял этот патрон в ружье, у тебя был такой поганый вид, что я разозлился. А теперь не буду… Так что продолжай.
— У меня что-то тоже нет настроения, — сказал Тя- нигин, смутившись в свою очередь. — Сейчас покурим и поедем.
Тянигину было немного обидно и неловко, что у него, оказывается, «поганый вид», когда заряжает ружье. Он живо представил эту картину, как бы глядя на себя со стороны, и почувствовал еще большую неловкость.
— Ладно, покажу тебе, где растет облепиха, — сказал он. — Ты не видал еще такого, наверное.
И вскоре они въехали в густые жемчужно-серые заросли, смыкавшиеся сводом над машиной, и Тянигин, вырулив на небольшое открытое место, поставил ее в голубоватой, узорчатой тени, падавшей на чистый снег. Они вышли из машины, каждый хлопнув дверцею со своей стороны, и очутились в тишине среди сплошного кораллового сияния, которым были охвачены высокие безлистые кусты вокруг. Мерзлые нежно-оранжевые ягоды тесно облепляли ветки, Гурин надломил одну, и на снег словно бусинки посыпались; он положил в рот гладкую холодную бусинку, пососал ее и раскусил, и ощутил душистый, приторный аромат, напоминавший запах перезрелой дыни.
— Целебная ягода, — сказал Тянигин. — Облепиховым маслом лечат, говорят, даже рак. Помажешь им любую болячку, сразу заживет. Только как его, это самое масло, выжимают? — И он тоже небрежно кинул в рот горсточку ягод и стал сосать и жевать с таким недоверием на лице, словно сильно сомневался, что из этих ничтожных ягод можно получить чудодейственное масло.
— Эх, старик, улетела наша молодость! — произнес Гурин, заложив за спину руки и оглядываясь вокруг. — Ускакали наши розовые кони, Лешенька. Сюда бы с девушкой прийти, да чтобы она была белая и румяная, с глупыми счастливыми глазами… представляешь себе?
И он, задрав голову и прищурившись, стал разглядывать тонкую раздвоенную ветку, похожую на крошечные оленьи рога, обвешанные золотистыми шариками. Омытые солнцем ягоды светились на фоне чистого и нежного неба. И пронзительной струей холода вошла в него грусть. И он, все еще вызывающе поводя головою, словно избалованный и капризный турист в музее, отошел на несколько шагов от Тянигина, стал под большую ветку и скосил глаза вверх: густой град коралловых- бусинок…