К трудобой деятельности начинали подготавливать с самого раннего детства, но основное внимание уделяли в школах изучению начал философии, этики, эстетики, литературы, математики, биологии, психологии, химии, астрономии, географии Земли и пению. По завершении среднего образования молодым людям предоставлялась полная неограниченная свобода искать и выбирать для себя жизненное поприще. Юноши и девушки могли посещать любые лекции в любых университетах и институтах, никто их не записывал в число студентов и не исключал, не проверял усвоенных знаний, не ловил, не топил, не гонял, а экзамены сдавались и принимались только по заявлению учащегося и с единственной целью выявить, годится ли он называться специалистом по той отрасли, которой решил посвятить сознательную жизнь. На основании этого единственного экзамена выдавалось удостоверение специалиста (если, конечно, авторитетная комиссия выявляла несомненность его знаний), и не бывало случая, чтобы экзаменующийся заваливался, потому что каждый приходил к испытанию только, когда бывал полностью подготовлен, а не надеялся на шпаргалку или на авось. Высшее образование стремились получить не потому, что это было выгодно, модно или шикарно, а только потому, что в душе было желание, а в голове место для помещения научных а: «Преобразование системы образования по Турину. Гм»…) У кого же ни того и ни другого не было, тот мог искать свое призвание где хочешь и сколько хочешь, свободно путешествуя по миру, пробуя себя в одном деле, в другом, а то и вовсе ничего не делая и лишь приглядываясь издали. Так могло продолжаться хоть до старости, но обычно к зрелым годам каждый обязательно находил дело, которое безошибочно мог считать своим призванием и которому он со всей радостью отдавал а: «Преобразование системы труда?») Хорошая философская и этическая подготовка позволяла им очень рано усвоить мысль о подлинном равенстве всех существ, рожденных под солнцем, и потому никто не чувствовал себя обиженным или ущемленным, находясь на своем месте. Все ясно понимали, что бессмертное и вечное может существовать только потому, что существуют они, не вечные и не бессмертные, — но Счастье Всеобщее зависит полностью от их собственного счастья. Поэтому каждый жил, как бы неся в душе непреклонное обязательство стать счастливым. И результат всякой, пусть недолгой, человеческой деятельности был наивысшим: обеды в столовых вкусны, платья сшиты прекрасно, книги написаны умно и интересно, добыча охотников велика, урожаи на искусственных полях максимальны, механические тротуары, лифты, эскалаторы «Сарымского хрусталя» чисто выметены — дворниками и уборщиками становились непрофессиональные философы (Знак «?»), и все это делалось живыми руками граждан «Сарымского хрусталя», а не пресловутыми электронными роботами. Кстати, насчет роботов опять-таки ошиблись фантасты.
Придумывая эти механические чудища, писатели проявляли ущербность своей фантазии и порочность натуры (сие относится к писателям буржуазного мышления и мировоззрения), ибо мечтою о механической прислуге они пытались разрешить существовавшее в обществе противоречие, по которому одни шикуют и купаются в роскоши, а другие убирают за ними дерьмо. Называя нежными именами порождения своей тайно подгнившей совести, фантасты надеялись подобным механическим способом зауздать свою совесть и оправдать свое свинство, но вышло не по-ихнему. Их со всеми фантазиями поели червяки, а новые граждане «Сарымского хрусталя» обходились без всяких роботов или других лакеев. Они были приучены к мысли, что каждый должен обслуживать себя сам, и находили большое удовольствие в том, чтобы приготовить себе обед или собственноручно вышить болгарским крестиком чехол для а: «Гульфик?»)
Подобная простота быта исходила из глубоко обоснованного жизнеотношения каждого, суть же его заключалась в том, что люди сознательно не должны были стремиться к той цивилизации, которая создавала бы тягостную усложненность внешней жизни. В основу новой доктрины положен был пример великого Сократа, который, как известно, ходил босиком, в одной полотняной рубахе и говорил, что здоровое чувство голода — лучшая приправа к еде. Человеку, оказалось, не очень-то много нужно, чтобы чувствозать себя вполне счастливым. И более того: чем меньше потребностей, тем вольготнее! Ведь что бы там ни было, а физика человека по-прежнему была
весьма несложная: что-то вроде мясорубки: сверху запускается, снизу выходит. Гораздо больше зависело от того, каким он стал внутри своего сознания.
Уже побывали ракетные поезда и на Марсе, и на Венере, но там оказалось пусто и грустно и гораздо хуже, чем на зеленой родной Земле. И теперь туда ездили только спортсмены-любители, барды и менестрели с гитарами и бородами, чтобы полюбоваться своей собственной волосатой мужественностью и выносливостью, как это делали когда-то покорители горных вершин и скалолазы на Земле. А насчет путешествий в другие звездные миры и галактики, вернувшись откуда ты все еще будешь молодым, а на Земле уже прошло, оказывается, сто лет, и все твои современники перемерли, — насчет этих идей, обуревавших иных фантастов, многие умы и высказались, что здесь налицо какая-то новая разновидность странной мистики.
Ибо к тому времени люди уже понимали, что не надо производить никаких сделок и тайных фокусов со временем, а всю его протяженность от рождения до смерти взять целиком, принимая его как чудеснейшую явь доброй сказки. И сказке этой лучше всего внимать на Земле, под сенью зеленых дубрав и березовых рощ, где растут толстые белые грибы и краснеет в траве спелая земляника. И чтобы рядом был хороший друг, чье лицо тебе будто бы знакомо с незапамятно давних времен, и чтобы недалеко была подруга, которая всем своим обликом похожа и на голубое небо, и на летний луг, затканный цветами, и на темную воду лесного ручья, и на выгнутый далекий горизонт, за которым неизвестно, что таится. И где-нибудь — о, совершенно нежданно! — познать в ее упругих объятиях Жизнь, и ослепительное сияние Истины, и справедливости а: «Эх, Юра!»)
Старые люди в «Сарымском хрустале» умирали, хотя медицина могла продлить их жизнь практически бесконечно. Старые люди, которым перевалило уже за сто лет, жили отдельной своей республикой на самых верхних этажах дома. Они ссорились и мирились, дружили и любили, как делают это совсем еще маленькие дети, но от детей их отличало то, что в детском мире белые облака плыли высоко вверху, в небе, а у них, обладавших уже долгим прошлым, эти же облака располагались далеко под ногами, внизу. Здесь бывало тихо, никто не шумел, и только время от времени в небольших компаниях, живших по соседству, поднималось оживление: облетала весть, что такой-то имярек и его невеста решили сочетаться браком вечности. Все друзья и знакомые собирались на церемонию бракосочетания, которая была очень проста: нареченные стояли в центре круга, держась за руки, а прочие подходили к ним по отдельности и, поцеловав обоих, отходили назад. После такого обряда, торжественные и тихие, жених с невестой покидали всех и поднимались в лифте на самую вершину дома, на крышу Большой Солнечной Электростанции, где на золотом возвышении находилось брачное ложе. И двое возлюбленных, которые сговорились соединиться в вечности, вместе уйдя от усталости жизни, рука об руку поднимались по ступеням на возвышение, и из невидимых репродукторов звучала древняя музыка Баха. Перед балдахином они обменивались последним поцелуем и ложились на чистую брачную постель, приготовленную друзьями, а через некоторое время, держась за руки, овеваемые тонким ароматным ветром, они бесследно исчезали, превратившись под воздействием включенного устройства в то, чем они всегда были — прозрачной невидимой субстанцией Сказки, счастливыми обитателями дивной Утопии.