Розовое стало меркнуть и вскоре исчезло, как будто убрали светофильтр. Стояло пасмурное осеннее утро, не было слышно ни единого звука.
Неожиданно щебень стал шевелиться, на поверхности появилась рука, другая, и вот появился и весь человек. Рваная пятнистая одежда десантника, на шее армейский автомат.
- Кольцов! - шепотом сказал человек. - Эй! Кольцов! Ты меня слышишь?
Кто это?
- Я знаю, что ты здесь! - говорит человек. - Отзовись! Это же я, Федор! Мне нужна твоя помощь! Глаза. Что у меня с глазами?
Федор? Здесь?
Человек исчезает и еще раз появляется из кучи щебня, теперь Поль ясно увидел, что это действительно Федор.
- Эй, Кольцов! Ты слышишь меня?
Конечно, это Федор.
- Отзовись, Кольцов! - уже в полный голос кричит человек. - Это же я, Федор! Помоги мне! Мои глаза. Я ничего не вижу. Ты должен мне помочь!
Он прав. Я должен. Конечно, должен.
Неожиданно справа из пролома выпадает камень. Ш-ш-тах!
Раздается длинная автоматная очередь. Это Федор всадил десяток пуль точнехонько в упавший кирпич.
- Отзовись, Кольцов, ты должен помочь мне.
Откуда-то сверху срывается вниз огромная стая черных птиц.
Федора больше не видно, только птицы, птицы, птицы...
- Помоги! Они уносят меня! Чертовы птицы!
Автоматная очередь, еще одна.. Кирпичная крошка попадает Полю в глаза... Стая поднимается и исчезает в проломах окон. Федора больше нет...
Шум крыльев постепенно перерастает в непонятное шипение. Ш-ш-ш.. Это стены... Сейчас они рухнут... Сейчас...
Поль открыл глаза.
Все в порядке, успокоил он себя. Я в своей кроватке, рядышком с женой. И никто за мной не охотится, потому что я никому не нужен, никому не интересен, ни для кого не опасен да и помощи от меня никто не ждет. Амнистия. Отлично я прожил жизнь - ни врагов, ни друзей. Впрочем, не всегда же я был такой мразью... Был, был нужен. Тому же Федору, к примеру, провокатору, соглядатаю, доносчику, мерзавцу...
Никогда я не любил его.. А ведь вру.. Меня тянуло к нему, а его, соответственно, ко мне. С ним было интересно. Мне нравилось, что он не такой, как все. Его логика была потрясающа и абсолютно недоступна нормальному человеку. Ого-го, это было непростое дело - дружить с ним. Я шел на дружбу, как на бой. Главное - каждую секунду приходилось сознавать, что его понятие о чести не тождественно моему, и я рано или поздно нарвусь на подлость и предательство, которые с его точки зрения таковыми являться не будут. Надо признаться, что этот риск привлекал. В те далекие времена мне страшно хотелось доказать самому себе простую теоремку о том, что ум и доброта, в какие бы различные нравственные системы они не входили, заведомо влекут за собой порядочность. Только можно ли это доказать?
Кстати, предал ли меня Федор? То есть предать, конечно, предал, но совершил ли он акт предательства? Разница существенная. Помню, как мне было обидно. Но ведь в конце концов это только эмоции. Не разумнее ли посмотреть на эту историю с точки зрения здравого смысла. Ну-ка...
Федор выполнял свой служебный долг. Так? Так. Честное исполнение служебных обязанностей - добродетель? Без сомнения. К примеру, работнику отдела по борьбе с терроризмом становится известно, что его друг должен заложить взрывчатку в Центральном оперном театре. Как ему надлежит поступить? Должны ли сотни людей погибнуть из-за, надо сказать, довольно расплывчатого нравственного закона дружбы. Не порядочнее ли дать дружку по рукам? Пожалуй, порядочнее! И вот он останавливает Кольцова, выполняя тем самым свой профессиональный долг. Кстати, и законы дружбы вроде бы не нарушаются - наоборот, каждый согласится, что помешать другу сделать дурное, оградить его от проступка или преступления - высшая добродетель. К сожалению, вскоре выясняется, что Кольцов никакого отношения к терроризму не имел. Но это было потом.
В чем я могу обвинить Федора? В служебной некомпетентности? В недостаточной степени проникновения во внутренний мир подозреваемого? Это не мое дело. Факты, проверенные и перепроверенные, показывали с вероятностью 0,99 на мою причастность к подполью. Кто же мог всерьез предположить, что я идиот, чьи поступки предсказать практически невозможно? Не честнее ли обвинить самого себя в непростительном нравственном изъяне, в неспособности определить свою жизненную позицию, в том, что я до сих пор не нашел своего места в социуме. В конце концов сторонних наблюдателей никогда не жаловали. Я не стал исключением. Только и всего.
Надежда шевельнулась, потянулась, открыла глаза.
- Привет, пора вставать?
- Спи, жена, еще рано.
- Который час?
- Какая тебе разница?
Надежда дотянулась до столика, нащупала часы, посмотрела.
- Ой, уже пора.
Она вскочила и стала быстро одеваться.
- Что-нибудь случилось? - поинтересовался Поль.
- У нас сегодня трудный день. Мы принимаем мероприятие Ц.
Мероприятие Ц! Поль знал, что это такое. В годы Запрета Центр иногда устраивал на конспиративных квартирах некое подобие теоретического семинара для решения текущих идеологических вопросов, эти сборища и назывались мероприятием Ц.
Попытка возродить теоретическую деятельность неприятно удивила Поля, ведь он всерьез думал, что после Амнистии подполье самораспустилось.
- Зачем? - спросил он на всякий случай.
- Надо кое-что обсудить.
- Начинаете сначала?
- Мы не кончали. И ты не кончал.
Надежда сердито посмотрела на Поля и пошла готовить завтрак.
Она это не со зла, сообразил Поль, с трудом поборов обиду. Вряд ли есть основания полагать, что Наденька способна ехидничать и пытаться оскорбить намеком на обстоятельства нашей свадьбы. Слишком тонкая для нее игра. Центр действительно постановил организовать ряд семей для возможного проведения конспиративной работы... Но я бы никогда бы не женился, если бы... А вот для Наденьки в этом вряд ли есть что-то дикое. Она дисциплинированный функционер и очень далека от необеспеченных разумом душевных сомнений.
Поль наскоро привел себя в порядок, даже сделал несколько телодвижений, обозначив физзарядку, и отправился на кухню, помогать.
- Пришел тебе помогать, женушка, - сказал он радостно, считая, что ласка самый простой способ разрядить обстановку.
- Помощь нужна не мне.
- А кому?
- Центру.
- Не понимаю.
- Мне кажется, запомни, это мое личное мнение - что Центр пока недостаточно четко представляет себе ситуацию и хотел бы лучше разобраться в происходящем. Амнистия спутала все карты. Что делать? Кто виноват?..
- Кем быть?...
- Что?
- Что делать? Кто виноват? Кем быть?
- Да, да.. Я считаю, что ты можешь им помочь. Ты ведь писатель...
- Не преувеличивай.
- Ты можешь почувствовать что-то такое... ну, что ускользает пока от Центра.
- И это все?
- Да.. Впрочем, надо бы еще сходить за хлебом.
- Хорошо, жена. Пусть это будет мой скромный вклад в борьбу за.. ну, сама знаешь за что.
- Послушай, а почему ты все время называешь меня "жена"?
- А что такое? Ты ведь действительно моя жена. Совершенно официально
- Это так. Но почему ты меня так называешь? Не котеночек, не Надежда, а - жена?
- Мне просто нравится. Ты ведь у меня первая жена. А мне нравится быть женатым мужчиной.
- Вот бы никогда не подумала.
- Тебе нравится стрелять в парадниках, а мне - называть тебя женой. Должен же я чем-то отличаться от остальных.
- Поняла.
Поль вышел из дома и пошел по набережной в сторону памятника Рип Ван Винклю, любимому герою генерал-губернатора. Пахло весной. На чахлых деревцах уже кое-где проклюнулись слабенькие зеленые точки, словно, нежные огонечки. Солнышко припекало и привычный серый колер города, оставаясь, впрочем, серым, стал как-то более приемлемым, как-то похорошел. Вот именно, было хорошо. Красиво. Оптимистично. В аптеке на углу появилась новая продавщица. Высокая стройная блондинка с обалденными карими глазами. Блеск. Впрочем, надо будет посоветовать ей изменить прическу - Поль терпеть не мог голые женские ушки. Да и улыбаться ей следует почаще, не помешает.