Хочется прямо сейчас схватить телефон и высказать ей всё, что я о ней думаю! А лучше прыгнуть в такси, доехать до её дома и сказать ей это глядя в её бесстыжие глаза… Но тут же понимаю, что пороть горячку не самое верное решение.
Я обязательно скажу ей всё, но позже.
Перевожу взгляд на Марка — он сидит уставившись в одну точку, видимо, для него это всё тоже стало нелёгким откровением.
Я столько лет думала о нём плохо. Считала, что он мной воспользовался, оставил, променял на другую, а на самом деле…
— Марк… — касаюсь пальцами его колючей щеки и радуюсь, когда вижу, что он расслабляется. Черты лица становятся мягче. — О чём ты сейчас думаешь?
— Наверное, о том же, о чём и ты, — оборачивается на меня, и в его взгляде читается что-то такое… щемящее. Боль, разочарование, опустошение. Сожаление об упущенных возможностях. — Ты понимаешь, что всё могло бы сложиться совсем по-другому?
— Могло бы…
Он смотрит на меня. Смотрит долго… а потом обнимает, опаляя горячим дыханием висок.
— Мы могли бы быть вместе, ты это понимаешь? Каждый день. Совместные завтраки, путешествия… Всё могло бы быть совершенно иначе! Ты счастлива сейчас, скажи?
— Если ты о том, думала ли я о тебе все эти годы, то мой ответ — да. Даже больше, чём ты того заслуживаешь, Шелест.
Он улыбается, но не весело, скорее как-то горько и легко касается губами моей шеи.
— Я тоже думал о тебе. Постоянно… — поцелуи становятся откровеннее, нетерпеливее… и вот его рука уже стягивает с меня простынь. — Наверное, не было ни одного дня, чтобы я тебя не вспоминал.
Кусая губы, заставляю себя не думать о том, о чём думать сейчас не нужно. Пытаюсь выбросить всё лишнее из головы. Но…
— Марк… ты женат. Это всё неправильно. Ты же сам всё понимаешь. Твоя жена…
— Пожалуйста, я не хочу сейчас ни о чём говорить. А тем более о ней, — простынь соскальзывает с моего тела и падает на пол. — Я слишком долго тебя не видел. И так соскучился.
***
— Где у тебя ванная?
— Там, дальше по коридору, — сонно машу рукой в сторону прихожей и закрываю глаза.
Я устала. Выжата. И физически, и морально. Но это такая приятная усталость… Кажется, я никогда не была такой… уравновешенной, как сейчас. Не важно, что будет утром, какая разница. Сейчас он мой, я вижу в его глазах то, что не сыграешь. А завтра… я подумаю об этом завтра.
Внезапно откуда-то доносится жужжание телефона. Откуда-то… из-под кровати?
Опускаю руку вниз и пытаюсь нашарить на полу источник звука. Вот он — айфон Марка.
Я не хотела этого делать, клянусь! Но всё-таки посмотрела…
Дарина.
Ни фотографии, ни уменьшительно-ласкательного имени, ни милого прозвища, коими награждают друг друга счастливые пары. Просто Дарина.
Бросаю быстрый взгляд на часы — половина четвёртого. Наверное, она волнуется. Места себе не находит.
Я чувствую себя самым ужасным человеком на земле, но меня не трогает душевное состояние незнакомой для меня женщины. Наверное, должна — обязана! — но не могу ей сопереживать. Все эти годы я не воспринимала её никак иначе, как разлучницу! Ведь до неё Марк был моим! И не важно, что до меня он был её… Как же всё запутано.
Осторожно кладу телефон обратно на пол и стараюсь забыть то, что увидела. Но имя на экране никак не хочет выветриваться из головы.
Дарина. Дарина. Дарина. Это жена! Она имеет на него полное право, на его тело, а я нет. Я ему никто. Всего лишь мать его ребёнка…
— Злата, — доносится из прихожей, и я тут же забываю про звонок, когда вижу сквозь открытую дверь льющийся из соседней комнаты свет.
Накинув тонкий шёлковый халат, иду на голос, прекрасно зная, что будет дальше. К этому я не была готова, но, видимо, раскрыть карты придётся именно сейчас.
Марк стоит у распахнутой двери детской комнаты и с удивлением рассматривает крошечную кроватку, заправленную голубым пледом, расставленные всюду мягкие игрушки, фотографии, где я на всех неизменно обнимаю Женю.
— Это… кто? — указывает на самую большую фотографию в рамке, где Женя ещё совсем малыш.
— Это мой сын.
— У тебя есть сын? — оборачивается на меня, и в серо-зелёных глазах плещется искреннее удивление. — Но… когда? Как… — запинается. — Сколько ему?
— Четыре, — опираюсь плечом о дверной косяк и наблюдаю, как молниеносно меняется выражение его лица. Сначала удивлённое и секундой после — озадаченное.
— Четыре… — повторяет, глядя в одну точку. Затем, взяв рамку в руки, долго смотрит на снимок, после чего переводит на меня ошарашенный взгляд: — Он что — мой? Это мой сын?