Но грубый издевательский хохот будто придал новых сил. Поднялась, даже не отряхиваясь, с гордо поднятой головой пошла к дому. Под ноги не смотрела уже — ни к чему. Грязнее и несчастнее стать было невозможно.
Только закрыв двери на все замки, скинув грязную одежду прямо на пол в прихожей… наверное, никогда уже больше не смогу ее надеть. Никакая стирка не отмоет ее от грязных прикосновений незнакомого ублюдка… Только тогда смогла взглянуть на скомканный лист бумаги, весь в разводах от мутной воды из лужи.
Всего несколько строк: цифра, от которой захотелось зажмуриться; я никогда такие суммы в руках не держала, и даже не думала, что когда-то смогу, шестизначная. Адрес, который ни о чем не говорил. И дата: уже завтра, в полночь. Указанную улицу и дом нашла на карте: какая-то жуткая окраина города, куда нормальные люди по своей воле не полезут ни за что.
Долго смотрела на этот лист, не понимая, что делать дальше. У меня нет этих денег, и никогда не будет. Не говоря о том, что Глеб в моих «хахалях» уже не числится, и вышел из списка по своему собственному желанию. Пусть разбирается сам со своими проблемами. Я ему ничем уже помочь не могу. Хоть сердце и рвется на куски от желания рвануть к нему, забыв об обидах и непонимании. Страшно другое: скорее всего, от меня теперь тоже не отстанут. Отключила телефон, ноутбук. Даже провода из сети выдернула. Закрыла все шторы в доме. Но легче не стало, ничуть.
В душе отмывалась так, будто жесткой мочалкой возможно выскрести все гадкие воспоминания. Кожу содрать можно, а вот мысли — нет.
Ночь провела, ворочаясь, даже не надеясь на сон. Нормальные идеи в голову не приходили, только какая-то безнадега. За что? За что мне это все? А хуже всего, что снова вернулись мысли о Глебе. Ведь научилась же как-то жить без него. Не вспоминая, не думая, не ища ответы на вопросы, которые только множились в голове. Интересно, если таким образом загреметь в дурдом, там от меня отстанут?
Утро встретило дверным звонком. Стало еще страшнее. Ко мне никто не приходил за время вынужденного одиночества. И сегодня гостей не ждала. Долго подкрадывалась к двери, не включая света. Боялась выдать свое присутствие в прихожей.
Но я старалась зря: в щель под дверью кто-то просунул белый прямоугольник. И исчез, наверное. Потому что взгляд в глазок ничего не дал: лестничная площадка была пустой и безмолвной.
Эта бумажка на полу казалась ядовитой тварью, которую трогать голыми руками нельзя. Надела перчатки. В другое время, наверное, от души посмеялась бы над собственной осторожностью. Но сейчас она была просто необходимой для спокойствия.
Большая фотография, на весь лист альбомного формата. Глеб. Привязанный к стулу, в кровоподтеках и синяках. Голова безвольно опущена. Но спутать ни с кем нельзя: очень узнаваемый шрам под ребрами. Кривой, неровный — результат труда провинциальных эскулапов.
На обратной стороне — короткая приписка печатными буквами. «Еще нужны аргументы? Ты станешь следующей, если будешь долго думать. Каждый день промедления — плюс десять процентов к сумме и минус пара лет из жизни хахаля. Когда он сдохнет, придем за тобой»
Господи. Глеб, куда ты вляпался? И почему они решили, что я могу достать эти деньги откуда-то?
Даже если на панель пойду — пара лет понадобится, чтобы их заработать. А с моей зарплатой продавца сим-карт, и пара десятилетий.
Думай, Настя, думай. Как-то надо выкручиваться. И на любой вопрос всегда существует ответ…
Набрала один-единственный телефонный номер, на который когда-то звонить зарекалась. Утро раннее, может и не услышать… Но я упорно жала на вызов, слушая длинные гудки, а потом механический голос автоответчика. Уже совсем отчаялась, когда услышала сухое и насмешливое:
— Ну, надо же… А я думал, никогда не дождусь…
Глава 3
Ничего другого я и не ждала. Да и права на другой ответ не имела. И когда-то решила для себя, что никогда и ни за что этот номер не наберу. Но жизнь, похоже, очень любит тыкать нас носом в наши «никогда» и «ни за что»…
— Папа. — С трудом победила сухость во рту, мешавшую даже языком пошевелить. — Здравствуй.
— И тебе утро доброе, Настя. — Все так же холодно и по-деловому. И тишина. Никакой попытки сделать шаг навстречу, облегчить мне этот разговор. Собственно, я на это права и не имела. Сама оборвала все нити — самой их снова и привязывать.
— Папа… Прости, что вот так… — собралась с духом, даже глаза прикрыла. — Мне очень нужна твоя помощь, папа!
Где-то в глубине души была готова к его насмешкам и упрекам. К тому, что выскажет все о моей неблагодарности и наглости. О том, что об отце вспомнила, лишь когда жизнь к ногтю прижала. И он был бы прав. Абсолютно прав.