В-пятых, подрастали дети.
В-шестых, свекровь окружила старшую невестку неподдельной заботой и неустанно делилась с ней жизненным опытом. Контессина знала двадцать способов мариновать мясо, сорок способов подать его на стол и ещё шестьдесят, как испортить мужу аппетит. Лукреция посвятила ей рондель "Рачительная хозяйка" - который ни за что на свете никому не показала бы.
В-седьмых, Контессина уже не справлялась с прислугой, и Лукреция вынуждена была помогать ей следить за хозяйством.
В-восьмых, от служанок всегда можно было узнать все новости, и Лукреция начала задерживаться в людской по собственной воле.
В-девятых, она обзавелась многочисленными знакомствами и нашла новых подруг, столь же увлечённых искусством... Взять хотя бы донну Ренату, жену нотариуса Винченцо - и поэтессу. Или синьору Стефанию, коллекционера и мецената.
В-десятых, взрослели дети. Доерьми Лукреция гордилась: их образованности и манерам могла бы позавидовать сама императрица Священной Римской Империи. Внешность, к немалой радости матери, они унаследовали от отца: тёмные продолговатые глаза, широкие скулы и правильные, хоть и резковатые черты. К сожалению, мода ценила другое, и Мария всегда сердилась, если фра Филиппо в своих набросках сглаживал её римскую горбинку.
- Моя картина - пишу как хочу, - восклицал художник, исчерпав все доводы.
- А нос - мой! - возмущалась натурщица. И тем, как гневно раздувала ноздри, вскидывала голову и ударяла кулаком по подлокотнику, разительно напоминала дедушку Козимо.
Румяная Бьянка, когда улыбалась, становилась похожа на дядю Джованни.
Лукреция, упрямо сжимавшая губы и многозначительно произносившая "ну-ну", была вылитый Пьетро.
Воспитание сыновей давалось сложнее. Они росли сорванцами. Однажды Лоренцо забрался в колодец - который оказался слишком узким для взрослого человека, и выбираться приходилось самому.
- Ничего страшного, - подбадривал отец, склонившись над каменным зевом. - Там специально есть крюк - подтянись на нём и дотянешься до верёвки.
- Только осторожнее, - подхватывал Джованни. - Он уже расшатался.
- Хватит сеять панику, - перебивал Козимо. - Там есть второй - чуть ниже и левее...
Слава Богу, Лоренцо быстро повзрослел и занялся красавицами и пирушками. Но оставил достойную смену - Джулиано...
Иногда Лукреция представляла, что Джеронима жива, и мысленно писала ей письма, подробно рассказывая о своей жизни:
"Дорогая Джеронима, мне не на что пожаловаться. У нас пятеро чудесных детей, мы замечательно ладим, дела идут хорошо. Наш дом полон родственников, друзей, партнёров, меценатов, несносных художников и скульпторов-содомитов. Я многое узнала о банковском деле и об устройстве колодцев..."
Только Лукреция приготовилась поставить точку, подозрительный шорох спугнул эфемерное счастье дружбы.
Лёгкая поступь мгновенно разрушила сон. Это не дочери: их походку она знает наизусть.
Лукреция приоткрыла глаза. Пьетро тоже не спал: он наблюдал за чем-то или кем-то в щель между занавесями.
Лукреция не разглядела издали - и тихонько спустилась с кровати, и босая, с туфлёй в руке, последовала за тенью.
Женщина - в этом сомневаться не пришлось - грациозно ступала и в то же время весьма спешила. Угнаться за ней было сложно. Только ночным маяком белела рубашка, мерцало златотканое платье - да маятником раскачивалась коса, блестевшая перед привыкшими к темноте глазами. Цвет волос был неопределённым, лица было не разглядеть вообще - она не оборачивалась.
Лукреция отчего-то поняла, что не хотела бы встретиться с ночной гостьей лицом к лицу, и аккуратно соблюдала расстояние.
Дама проплыла по лестнице - в сторону спальни Лоренцо. А, ну понятно, подумала Лукреция, теперь всё ясно. Новая любовь. Ни на Леонеллу, ни на её предшественницу - Лауру - она похожа не была. Но разодетая дама миновала дверь спальни, а за дверью в тот самый момент раздался голос Леонеллы: