Эта чешуйчатая гадина довольно захрюкала, и мне показалось, будто я на разбитой крестьянской телеге со всей скоростью несусь по булыжной мостовой: ребра застучали друг об друга и пришлось посильнее сжать зубы, чтобы не прикусить от этой тряски язык.
— Сейчас подниматься будем! — Крылья заработали быстрее, тело дракона встало почти вертикально, я судорожно вцепился в лианы. Лес на холме, местами прерывавшийся голыми скалами, по-прежнему находился под брюхом ящера и казалось, что всю землю поставили на попа, боком, а мы с драконом просто отчаянно пытаемся с нее не скатиться.
— Уже близко вершина! — прокричал дракон, стараясь пересилить ветер от все увеличивающейся скорости. — Сейчас будет совсем классно!
И вдруг весь этот холм, со своими бешено проносящимися мимо меня деревьями, в один момент куда-то делся, исчез, испарился. Крылья дракона перестали отталкиваться от воздуха, распрямились, только чуть подрагивали от напряжения, даже гудели, и я неожиданно оказался в небе, в его бездонной синеве! Небо было сверху меня, спереди, сзади, по бокам от меня и даже снизу! Ну да, снизу еще был дракон, а где-то там далеко, совсем внизу, еще и земля, но это не имело никакого значения! Небо просто протекало через меня, наполняло меня, я сам внезапно стал небом, всем небом сразу, без исключения, со всеми его облаками, птицами, драконом и учеником аптекаря, сидящим на драконе! Если бы я протянул руку, я бы мог дотянуться до любой точки мира, до солнца, до звезд, докуда угодно! Непередаваемый восторг захлестнул меня, перелился через меня, и я закричал, нет, заорал, поднял руки и заорал:
— А-а-а-а-а!!! Я лечу!!! Я лечу!!! Марта, любимая, ты слышишь меня, я лечу!!! Это так здорово — летать, любимая!!!
— Марта? Любимая? У-у-у-у, — загудел дракон, — ты безнадежен и неизлечим! Но если у тебя такой крепкий желудок, то держись крепче: мы будем падать в небо по-настоящему!
И он заложил крутой вираж.
— Я лечу-у-у-у-у!!!
ИСТОРИЯ ДЕВЯТАЯ
Агапкино давно не знало такого наплыва народу. Возможно даже, что никогда. Не то что Агапкино было совсем захудалой деревушкой, наверное, дворов двадцать наберется, не считая запустелых, но находилось оно на отшибе, вдали от основных дорог и помещичьей усадьбы, и жизнь в нем всегда была сонная, размеренная. А тут вдруг как будто оказались в центре мироздания… Агапкинские мужики ходили слегка растерянные, заламывали свои картузы на затылки и чесали в этих своих затылках пятернями: «Вот ведь какая оказия приключилась…» Староста Платон бегал вокруг прибывших, бестолково размахивал руками и причитал:
— Петр Евграфович, да как же так, да Вы бы предупредили, что столько народу будет, да мы бы подготовились, да…
Петр Евграфович ***-цын, который и являлся здешним помещиком и владел данной деревенькой со всем ее душами, только отмахнулся. О количестве гостей он и сам толком не знал, да, наверное, и никто не знал, да если бы и знал, то что мог Платон сделать и как приготовиться? Уж как-нибудь все разместятся, благо только на одну ночь, и опять же в охотничьем деле удобства — не главное. Конечно, многие из столичных гостей были ему незнакомы, он вполне мог предположить, что далеко не все из них привыкли к суровому охотничьему быту и ночевкам в крестьянских избах, на сеновалах, а то и под открытым небом. Но это уже проблемы не Платона, да и не его. Поэтому Петр Евграфович еще раз махнул рукой старосте, мол, не мешай уж теперь, раз так получилось, и пошел навстречу прибывшему князю.
Князь ***-евский и Петр Евграфович были давними друзьями, познакомившись еще во времена французских походов. Они служили в одном гвардейском полку и выяснив, что поместья их располагаются рядом, сблизились, несмотря на разницу в происхождении и состоянии. Военные дороги вообще сближают людей крепче любого связующего материала, французские же кампании с их испытаниями в этом отношении показали себя вообще в превосходной степени, и сложившиеся в это время людские союзы до сих пор влияют на нашу жизнь — и частную, и политическую. Сохранилась дружба и князя с Петром Евграфовичем, хотя по завершении последнего похода оба оставили свой полк.
Петр Евграфович, хлебнув романтики боев, стосковался по мирной жизни, оставил государеву службу и стал жить частным лицом в своем поместье. Хозяином оказался хорошим, поправил быстро состояние своих земель, запустевших было в военную пору, к мужикам был доброжелателен, хотя и по-отечески строг, не чурался нового, выписывал даже сельскохозяйственные журналы, но особо за модой не гнался. Короче, миллионов не нажил, но стоял на ногах крепко и не обращал внимания на ухмылки других помещиков, звавших его за глаза «notre grand mouzhik» за увлеченность сельским хозяйством и оторванность от светской жизни.