Слышу шаги. Кто-то рядом опускается на землю. Усилием смещаю фокус. Это отец. Кладет на колено полоску бересты. Начинает чиркать на ней угольком. Мне так любопытно, что же он рисует. Неожиданно легко поднимаюсь с земли, подхожу, заглядываю ему через плечо, но не успеваю рассмотреть рисунок. Отец наклоняется над моим брошенным телом, долго смотрит. Не закончив набросок, бросает его в неизвестно откуда появившийся костерок. Синие языки пламени жадно грызут бересту... «Бабочка» бьет по стенкам контейнера в ритме взбесившегося таймера. Пожалуйста, потерпи еще немного. Мне уже давно не нужна карта Зоны, каждый миллиметр этой земли живет внутри осколками боли. Даже с завязанными глазами или в слепоте ночи я всегда знаю, где нахожусь и в каком направлении двигаюсь. Пушистая весенняя трава падает ниц под жесткими подошвами берц. Вокруг зелень, солнце, яркое синее небо, запах теплой земли - я знаю, что всё это - ложь, красивое вранье, искусный камуфляж, который однажды случайно порвался и сквозь прореху явил миру фрагмент истины - Зону отчуждения. Она никуда не исчезла, она всегда была и будет. Только в ней - правда, настоящая жизнь, настоящая смерть, чистые человеческие души, с которых смыто дождями всё лишнее и нечестное. Если ты трус, притворяющийся в обыденной жизни храбрецом, то умрешь трусом. Если ты лгун и подлец - Зона приготовит тебе соответствующую гибель. Если ты настоящий герой, то умрешь героем. Мир Зоны - мир смерти. Он чист и прост, в отличие от разноцветной фальши её камуфляжа, в котором копошится наивное человечество, как популяция блох в львиной шкуре: их мир - джунгли спутанной шерсти и жар кожи, им плевать, что это шкура покрывает царя зверей. Я поняла это сразу после окончания института, когда смотрела видеосъемку с торжественного вручения дипломов. Общий план: актовый зал, ряды студенческих затылков. Крупный план: трибуна, ваза с огромным дорогим букетом, декан, ректор, поодаль - преподаватели. Аплодисменты. Декан берет в руки список, читает фамилии выпускников. Теперь уже бывшие студенты по очереди поднимаются на сцену за вожделенным документом. Поздравления, пожелания, улыбки, рукопожатия. Я вижу себя, подходящей к трибуне. Тоже улыбаюсь, радостно прижимаю к груди диплом. Тут оператор резко приближает мое лицо. Смотрю на публику в зале точно так же, как и дед, тогда, на похоронах, на толпу родни. Теперь я поняла, что это было не презрение, а чувство превосходства над обычными людьми, не ведающими смысла жизни и смерти. Вот и студенты с преподавателями в зале были для меня как глупые дети, счастливые своей наивностью. Им и так хорошо, правда только мешает веселью. А мне срочно нужна новая инъекция смерти, чтобы жить дальше среди этого вранья и мнимого счастья. Моя жизнь превратилась в поиск поводов для поездки в Зону. Я поступила в аспирантуру и в рамках научной работы заключила договор с руководством создаваемого на Зоне музея, таким образом, получив неограниченный допуск на заветную территорию. С каждой моей смертью к сломанному бабочкиному крылу прирастал небольшой кусочек плоти. Но кусочки эти были совсем небольшими, мне понадобилось целых тринадцать лет, чтобы крыло почти полностью восстановилось. Спрыгнув со смертельного аттракциона на год из-за беременности и кормления своих малышек, не находила себе места и всё ждала, когда снова смогу запрыгнуть обратно на ржавое припятское Колесо обозрения и буду выпита до дна объятиями кровососа в подвалах Агропрома. «Бабочка» сходит с ума. И я срываюсь на бег. Упругие ветки подлеска с визгом проскальзывают по костюму. Птичий гомон сливается в одну ноту, и она сопровождает меня высокочастотным звоном. Перенасыщенный кислородом воздух рвет легкие. Я на месте. Срываю рюкзак. Распахиваю контейнер. И «бабочка» машет крыльями, пытаясь взлететь. Беру её в руки и вижу небольшое отверстие в самом центре крыла, там, откуда начинаются линии странных узоров. Они гипнотизируют, но я вдруг спотыкаюсь, и «бабочка» выпадает из рук. И мне не видно её среди... ... усталой осенней травы, мокрой и липкой после дождя. - Разве можно с развязанными шнурками по Зоне ходить? - дед стоит рядом, смотрит укоризненно, - Тебе ли не знать! Хочу оправдаться перед ним, но не знаю как. Только виновато развожу руками. - Ладно уж, забыли, - он устало трет лицо, - Давай, давай, шевелись! Выброс скоро, не успеем! Я столько хотела ему сказать, но все слова забыты. Молча отворачиваюсь, чтобы спрятать слезы. Но вижу, как наливается красным цветом небо, сжимая воздух в тугой комок боли. Дед вдруг со всей силы толкает меня в спину в сторону заброшенного домишки. Я знаю, там надежный глубокий погреб. - Беги! Быстрей! Не успеем... - и я падаю в черный провал погреба, больно ударяясь о земляной пол. А сверху кровавым пледом на меня опускается перекошенное выбросом небо... Прихожу в себя. Над головой, наполненный солнцем ветер пересчитывает молодые листочки на ветках осины. Поднимаюсь с земли. На крышке пустого контейнера сидит огромная бабочка Павлиний глаз. Она, то складывает крылья, то расправляет их, словно смотрит по сторонам яркими узорами фальшивых глазков. Хочу взять её в руки, но в последний момент бабочка взлетает все выше и выше, пока не теряется в разноцветном танце своих соплеменниц. Последняя ходка на Зону окончена. Я хороший сталкер, раз вернулась живой и с богатым хабаром - знанием, которое недоступно обычным людям. - Ма-ам! Ма-ам! - Мы вернулись! Ты где? Капсула - антиграв застыла неподалеку, и девчонки бегают вокруг, ищут свою сумасшедшую мать. Я отключаю «Стелс» и выхожу к ним на встречу. - Как попутешествовали? - Мам, Так было интересно! - Мы видели монолит! Это такой огроменный камень... - ...Он весь исписан именами - И там так много этих имен... - Мы даже половины не смогли прочитать... - ...И Анна Владимировна... Я слушаю детей в пол уха, все еще высматривая удивительную бабочку среди желтого ковра мать-и-мачехи, понемногу приходя в себя. Наконец, поток детских впечатлений иссякает. - Мам, а что это за место, про к