А стоило ли так рисковать? — спросил Олед. — Ведь есть гораздо более изящный и эффективный путь.
— Что ты предлагаешь? — насторожился Федр.
— Послать в круиз компьютер, настроенный на твои личностные параметры. Он бы воспроизвел тебя на Млечном Пути. Результат был бы тем же, а риска — никакого.
Федр помрачнел.
— Издеваешься?
— Просто считаю, что надо быть последовательным во всем. Если в общении с близким человеком можно подменить себя компьютером, то почему нельзя это сделать в круизе?
— Я хочу испытать все сам, — запальчиво воскликпул Федр. — В последний день мы шли по настоящей тундре, на Земле такой не осталось, и объедались мороженой ягодой, похожей на бруснику. Разве компьютер ощутит вкус брусники?
— По-твоему, это единственное, чего он не сможет сделать? Кстати, ты ведь никогда не пробовал бруснику. Как же тогда…
— Да, не пробовал, — чуть ли не с ненавистью согласился Федр. — Я имел в виду синтетическую бруснику, но ты же говорил, что по вкусу она неотличима от натуральной.
— Так уверял мой дед.
— Вот видишь! А какой ухой угощали нас таамри — замечательные ребята, если не очень присматриваться, совсем как люди. Мы с ними быстро подружились. В общем, есть о чем вспоминать!
— Рад за тебя, сын.
Федр задумался. Минуту длилось молчание. Потом он сказал едва заметно дрогнувшим голосом;
— Все-таки очень жаль, что ты живешь на другом конце велианы. А ведь как хорошо иметь рядом родного человека, с которым можно посоветоваться, поделиться сокровенным, обратиться за помощью в трудный час…
Олед почувствовал, что ему перехватило горло.
— Мне тоже недостает тебя, сын, — сказал он.
— Они живы? — осторожно поинтересовался Леверрье.
— Как вам сказать… И да и нет, — закашлялся Милютин.
— Бросайте курить, пока не поздно!
— Горбатого могила исправит! Проклятая привычка, не могу избавиться. Да и не хочу, признаться… Так вот, кто же знал, что Федра внезапно пошлют в Межгалактическую экспедицию, которая должна возвратиться через несколько земных столетий!
— А Олед?
— Помните его нашумевшую теорию?
— Что-то припоминаю, — неуверенно проговорил Леверрье. — Бесконечное множество совмещенных в пространстве Вселенных… Галиматья какая-то!
— Не скажите, — покачал головой Милютин. — Олед доказал справедливость своей теории. Эксперимент удался… Счастье, что отец и сын успели обменяться личностными матрицами!
— Вам пришла в голову блестящая мысль — устроить им очную ставку. Но, похоже, они не больно-то ладили между собой?
— Зато теперь, кажется, нашли друг друга…
— В разных Вселенных, — сказал Леверрье.
КОСМИЧЕСКАЯ ШЕКСПИРИАНА
В жизни каждого человека случаются истории, которые, появись они в романе, дорого обойдутся автору. «Так не бывает!» — вынесет приговор критика. И все же с Плотниковым произошла именно такая история.
При всей своей строгости, в смысле экзаменационных оценок он был либералом; двоек практически не ставил, а просто говорил неподготовившемуся:
— Вы, видимо, нездоровы. Идите, а когда выздоровеете и выучите материал как следует, приходите.
Иногда выздоровление наступало после четвертого или пятого захода. И тогда профессор с удовлетворением выводил в зачетке четверку либо пятерку.
Делать так не полагалось, это было вопиющим нарушением правил. Но Плотников шел на него сознательно, и начальство не придиралось, потому что в конце концов успеваемость получалась высокой, и факультет оказывался в выигрыше.
Ставить тройки профессор ненавидел.
— Если кто-либо из вас получит у меня «удовлетворительно», пусть знает: я его умышленно оскорбил, поставил на нем, как на инженере, крест, считаю, что на большее он не способен.
И большинство предпочитали забрать зачетку и уйти добровольно, чем получить у профессора тройку.
Но не раз бывало, что пятерка, проставленная Плотниковым, оказывалась в зачетной книжке первой, до этого были одни тройки. Такую пятерку он в отличие от большинства коллег ставил без колебаний, даже с откровенным удовольствием. И, как правило, его пятерка открывала дорогу последующим, в чем профессор убеждался на следующей сессии.
Алексей Федорович не был подвержен «комплексу спортивного судьи»: иногда ставил отметку авансом, что особо подчеркивал. Ни разу еще такой аванс не остался непогашенным.
В тот день сдававшая экзамен студентка, что называется, путалась в трех соснах.
— Что с вами, голубушка? — не без сарказма спросил профессор. — Вы же нездоровы… Идите и лечитесь!
— Я на самом деле не совсем здорова, — сказала студентка, вставая. — Неделю с небольшим, как родила сына.
— Вот оно что…
— Виктором назвали, в честь деда.
— Ну, ладно… Ставлю Вите пятерку, — проговорил Плотников, расписываясь в зачетке.
Другой бы на его месте, возможно, поступил так же. Только вот поставил бы скорее всего три балла: как-никак, компромисс. Но Плотников знал, что делает. Мелочность была не в его натуре. А в следующем семестре студентка получила отличную оценку уже вполне заслуженно, ей не хотелось ударить в грязь лицом перед человеком, сотворившим доброе дело…
Прошло двадцать два года. Алексей Федорович давным-давно забыл этот случай. Но в семье студентки он стал легендой. И вот однажды знакомый спросил его:
— Помните Витю? Вы ему, новорожденному, пятерку поставили. Он жених нашей Наташки. Через полгода свадьба, почетным гостем будете!
Но не довелось Плотникову присутствовать на этой свадьбе. Не было свадьбы. Через несколько месяцев умерла невеста от неизлечимой болезни.
Звезды гаснут, и с этим ничего нельзя поделать. Вселенная бессмертна, а они умирают, словно люди. Но иногда люди умирают и рождаются, словно звезды…
Научно-технический прогресс, обостряя восприятие мира, в то же время год от года притупляет эмоции. За последнюю тысячу лет средний индивид стал рациональнее и черствее. Компрессия жизни, столь характерная для нашего тридцать первого века, сверхвысокая частота стрессовых ситуаций породили своего рода автоматическую регулировку душевной чувствительности, иначе бы нам несдобровать. Но, как при любой автоматической регулировке, на фоне сильного сигнала теряется слабый: побеждает более мощное воздействие. В грохоте реактивных дюз инстинктивно затыкают уши и… не могут расслышать зова о помощи.
Шекспир все еще велик, но по-иному — в лабиринте четвертого измерения он вплотную приблизился к Гомеру, а Ромео и Джульетта превратились в красивый, но не трогающий душу миф. Живи Шекспир среди нас, он вряд ли стал бы Шекспиром: гений, созвучный идейному комплексу неспешной эпохи Ренессанса с ее наивными мотивами христианской этики, гуманизма, стоицизма и сенсуализма, пришел бы в растерянность от скрупулезной упорядоченности современного общества, нивелированности характеров, приземленности чувств, доведенного до пресноты благополучия и несусветного ритма жизни, полной надуманных проблем и искусственно создаваемых трудностей, которые приходится преодолевать ежечасно, если не ежеминутно.
Кто скажет сегодня: «Нет повести печальнее на свете…»? Кто поможет Шекспиру найти выход из лабиринта времени?
— Я подскажу шекспировский сюжет, — прервал Писателя Астронавт, с которым тот познакомился в круизе-погоне за быстролетящими молодыми звездами типа АЕ Возничего и МЮ Голубя. — Вы, мой друг, по-стариковски брюзжите и, более того, клевещете на свой век. Но вот что случилось лет десять назад, я служил тогда в космической лиге бракосочетаний…
— Интересно послушать! — обрадовался Писатель, который, конечно же, предвидел такой поворот и просто подначивал Астронавта в надежде на интересный рассказ.
— Двухместный гиперсветовой звездолет «Гименей» уносил Ромео и Джульетту (назову моих героев этими именами) в свадебное путешествие по Метагалактике. Такие путешествия уже сделались традицией: год, проведенный в добровольном затворничестве, в общении друг с другом и со звездами, в соседстве с грандиозностью Вселенной, считался залогом, а часто и гарантией счастливого, не омрачаемого размолвками супружества.