— Желаю не уронить.
— Постараюсь.
С тех пор их отношения напоминали строго соблюдаемый вооруженный нейтралитет. Уточкин, надо отдать ему должное, руководствовался не личными симпатиями или антипатиями к человеку, а исключительно его нужностью, ролью, которую тот мог и должен был сыграть в осуществлении стратегического замысла. Плотников же, пользовавшийся у коллег неоспоримым авторитетом, в шахматной партии Уточкина (по крайней мере, в ее дебюте) занимал положение если и не ферзя, то уж, во всяком случае, одной из тяжелых фигур.
Ректор постепенно обзавелся трудолюбивыми помощниками и не только не сковывал их инициативы, что присуще недальновидным руководителям, а напротив, всячески ее поощрял, переложив на приближенных наиболее трудоемкие из собственных функций. Впрочем, он ни на минуту не выпускал из рук бразды правления и не давал никому забыть подчиненной роли.
Большое значение Уточкин придавал своей «представительской» деятельности. Он нанес визиты директорам всех сколько-нибудь крупных предприятий города, начав с мебельной фабрики, где договорился об изготовлении «престижной» мебели для своего кабинета в обмен на студенческую рабочую силу, в которой фабрика остро нуждалась.
Уточкин молниеносно перешел с директорами на «ты», что не помешало ему вести в их отношении жесткую линию:
— Хочешь получать наших выпускников, помогай институту — оборудованием, фондами на капитальное строительство, хоть борзыми щенками, но баш на баш!
Поначалу это вызвало у директоров возмущение. В «вышестоящие инстанции» пошли жалобы. Уточкина попробовали приструнить, но он твердо стоял на своем, рискуя вдрызг испортить отношения с отцами города.
Потом кое-кто из директоров дрогнул, потихоньку капитулировал. Уточкин рассчитался элитой — лучшими из выпускников. Среди заводчан начался разброд: кадры нужны были всем, а попытка переломить строптивого ректора явно терпела провал. Кто-то, а возможно, и он сам, пустил слух, что у него «рука наверху». Авторитет Уточкина был окончательно закреплен.
Уже через год институт шагнул на несколько ступенек вверх. Уточкин пригласил со стороны трех новых профессоров, два доцента защитили докторские.
Число сторонников Игоря Валерьевича возрастало. Среди них особым рвением выделялся Иванчик. Вскоре после защиты он вошел в ближнее окружение ректора. На последнем заседании институтского совета Уточкин, улыбаясь, так что трудно было понять, в шутку это говорится или всерьез, назвал его своей «правой рукой».
К изумлению Плотникова, в поведении бывшего аспиранта, да и во всем облике, появились новые, непредвиденные штрихи. Он словно бы стал выше ростом, посматривал на окружающих свысока, исчезла его былая угодливость, которая и раздражала, и вместе с тем подкупала профессора. Не осталось следа и от безотказности, с коей он выполнял любое поручение шефа: теперь Иванчик все чаще ссылался на загруженность факультетскими делами.
— Вы что, в деканы метите? — спросил как-то Алексей Федорович.
— При чем здесь я? — сделал обиженное лицо Иванчик. — Игорь Валерьевич настаивает, ну и… Неудобно же отказываться! А вы разве против?
— Мне все равно, кто будет деканом, — сказал Плотников.
— Посмотрите, какой нахал! — возмущался Иванчик, передавая Алексею Федоровичу брошюру.
Плотников надел очки.
«Стрельцов Виктор Владимирович. Моделирование возвратно-временных перемещений с помощью аналоговой вычислительной машины. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата физико-математических наук».
— Ай-да «перпетуум-мобиле»! Право, оригинальный поворот: нельзя физически переместиться в прошлое, но можно воссоздать его в настоящем. Недурно… Историки до земли поклонятся… А кто оппоненты? Форов? Ах, старик!
— Из ума выжил, не дорожит авторитетом!
— Это вы о ком? — не сразу понял Плотников. — О Форове? Да как можно…
— И зачем ему понадобилось оппонировать! — сбавил тон Иванчик.
— Запомните, молодой человек, авторитет Форова уже ничто не поколеблет. Кстати, автореферат адресован мне. Как он оказался у вас?
— Я подумал, что понадобится отзыв, и вот, подготовил.
Плотников пробежал глазами три машинописных страницы и остановил взгляд на последних строках:
«И. о. проректора института…»
«Заведущий кафедрой…»
— Я не подпишу это, — оказал он брезгливо.
— Тогда я пошлю за одной своей подписью.
— Ваше право. Но автореферат оставьте, он мне понадобится.
— Вы… хотите дать положительный отзыв?
— Вот именно!
— Это же беспринципно, профессор! В свое время… У меня сохранилась копия! Подумайте, что скажут, если…
Плотников встал.
— В свое время я, к сожалению, действительно допустил беспринципность.
— Что вы имеете в виду?
— Отзыв научного руководителя на вашу диссертацию, Иванчик!
— Не пожалейте об этих словах, — сказал бывший аспирант и вышел из кабинета.
На этот раз не было ни кофе, ни коробки с шоколадными конфетами. Дверь в «будуар» слилась с панелями, словно ее вовсе не существовало. Ректор встретил Плотникова подчеркнуто официально. Не вышел, как бывало, навстречу, не провел под ручку по пушистому ковру до самого кресла, а лишь слегка приподнялся над столом и сделал неопределенный жест.
Последнее время в их отношениях наступило прогрессирующее похолодание. Алексей Федорович не терпел подхалимов, Игорь Валерьевич же их поощрял («в интересах дела!»). Роль Плотникова в институтских делах неуклонно уменьшалась: число профессоров перевалило за дюжину. Будучи людьми пришлыми, в чужой монастырь со своим уставом они не совались, действия Уточкина поддерживали, не особенно вникая. Многие ветераны, в том числе прежние проректоры — по учебной и по научной работе, ушли, кто по возрасту, а кто по собственному желанию, остальные притихли. Теперь Плотников уже не сорвал бы аплодисменты своим выступлением…
На ведущие места в институте выходила «молодая поросль» — это выражение принадлежало Уточкину. С назначением новых проректоров он не спешил: их функции успешно совмещал Иванчик. Хотя был «и. о.» — исполняющим обязанности, никто не сомневался, что одно из проректорских кресел достанется ему.
А институт, казалось, процветал: по итогам последнего года он был награжден переходящим знаменем. Вручая знамя, заместитель министра похвалил ректора и сказал, что возбуждено ходатайство о его избрании членом-корреспондентом Академии наук.
Между тем атмосфера в институте стала тяжелой. «Черные шары» при тайном голосовании стали частым явлением. Начались склоки, пошли анонимные письма…
— Раньше такого не было, — оказал Плотников Уточкину, — что-то неладное в датском королевстве! Не слишком ли дорогой ценой платим мы за первое место?
— Занимайтесь вашей кафедрой, уважаемый профессор! — резко ответил ректор.
На ближайшем заседании совета он не преминул упомянуть о «некоторых заслуженных профессорах» (множественное число было явно излишним), внесших весомый вклад в дело развития института, но в силу возраста уже неспособных воспринимать новые веяния.
— Что касается меня, — добавил Уточкин, — то сразу же после шестидесяти я уступлю свое место молодому, энергичному руководителю.
Полгода не был Алексей Федорович в ректорском кабинете, и вот неожиданное приглашение.
— Ознакомьтесь с этим документом, — протянул Игорь Валерьевич исписанный знакомым почерком листок.
Плотников достал очки, медленно протер их, словно оттягивая неприятный момент, надел, поднес листок к глазам.
«Ректору института д. т. н., проф. Уточкину И. В. и. о. проректора к. т. н. Иванчика Е. Я. докладная записка…»
«Е. Я… Евгения Яковлевича…» — машинально подумал Плотников, как будто впервые узнал, что у Иванчика есть имя и отчество: обычно все, и сам профессор тоже, называли его по фамилии, имя же у него, казалось, отсутствовало с рождения.