— Оуэйра, — сказала она едва слышно.
Изображение на секунду исчезло, затем появилось снова.
— Оуэйра!
И опять мелькнуло, точно сменился кадр. Потом еще и еще:
— Оуэйра! Оуэйра!
На каждом новом изображении она становилась все моложе, стройней, красивей. Волосы буйно разрослись и уже не отливали платиной, а пламенели червонным золотом. Радужная оболочка глаз, еще недавно выцветшая и мутная, приняла насыщенную фиолетовую окраску. Угольки в зрачках разгорелись неоновым пламенем.
Она пристально разглядывала свое первородное лицо, от которого успела отвыкнуть за долгие земные годы. То, что удалось ей сделать для людей, они могли бы причислить к подвигам Геракла. Но люди понятия не имеют о Контакте, хотя мечтают о нем и верят в его возможность. Придумали летающие блюдца и гуманоидов, устремили в зенит гигантские уши радиотелескопов — рано!
Людям еще расти и расти, им предстоит изжить злобу и враждебность, переплавить в мирный металл горы оружия, установить повсюду справедливые общественные отношения, только тогда Контакт станет двухсторонним…
А ей приходится заново обретать свою сущность, которая, казалось, утрачена навсегда. Возможно, так оно и есть… Проще всего вернуть прежний облик, а вот душу… Выжата душа, как половая тряпка, вся в надрывах, кровоточит и болит не переставая.
Для людей она исчезнет, оставив после себя колею к звездам.
Девушка, воздушная, стремительная, выбежала на крыльцо старого дома, остановилась, как вкопанная, повела вокруг фиолетовыми глазами, а потом устремила их ввысь.
— Ты чья ж такая будешь? — полюбопытствовала соседка. — Вроде и не знаю тебя… Небось приезжая? Комнату у Петровны снимаешь? Что молчишь, или язык отсох?
Она не отвечала, разыскивая взглядом в небесной глуби крошечную, одной ей известную звездочку. Зрачки ее глаз вдруг заискрили, как будто в них соприкоснулись высоковольтные электроды.
— Чур меня, нечистая сила! — взвизгнула соседка, и ее словно ветром сдуло со двора.
А звездочка проявилась в гуще других таких же звезд.
— Оуэйра! — просигналили фиолетовые глаза. — Моя миссия окончена! Я свободна!
ЗА МИГ ДО БРЕННОСТИ
В глубине души Плотников не относил себя к большим ученым. Кое-что сделал, пожалуй, мог сделать гораздо больше, если бы не расплескал на жизненной дороге юношескую веру в свое предназначение.
В расцвете этой веры Алеше еще не исполнилось шестнадцати. Война занесла его в районный город Вологодской области Белозерск.
Он лежал на протопленной печи в блаженном тепле и при свете коптилки решал задачи, собираясь во что бы то ни стало сдать экстерном экзамены за два последних класса. Никто его не понукал. Алеша все решил сам. Голова была поразительно легкой и ясной, не отвлекала даже сосущая пустота в желудке. Знания усваивались как бы сами собой: на него вдруг снизошло высокое вдохновение!
Февраль сорок второго, темень, вьюга… А жизнь кажется прекрасной, уверенность в собственных силах — необычайная! Словно ты не песчинка, влекомая ураганом войны, а былинный богатырь Илья Муромец, которому отроду предначертаны великие подвиги.
Летом Наркомздрав отозвал мать в Москву, и Алеша вернулся домой. И через какую-нибудь неделю поступил на подготовительное отделение МАИ — Московского авиационного института имени Серго Орджоникидзе.
— Занятия уже давно начались, — сказал начальник подготовительного отделения доцент Лейтес. — Вряд ли догоните. Но попробуйте, чем черт…
Алеша догнал. Единственная тройка в аттестате была у него по черчению. Ее поставил доцент Буков, желчный пожилой человек, придирчивый и скупой на оценки.
По выбору Алеши зачислили его на факультет оборудования самолетов и приборостроения (через три года он перешел на вновь открытый радиотехнический факультет).
На первом курсе Алексея Плотникова считали примерным студентом и даже назначили старостой группы. Учился он охотно, однако в его зачетной книжке пятерки чередовались с четверками, отличником Алеша так и не стал. И уже не чувствовал себя Ильей Муромцем, которому любая наука нипочем. Остался богатырь в былинном городке Белозерске…
Вот тогда и совершил Плотников первое и, к счастью, единственное в жизни преступление, хотя лишь много лет спустя осознал его как таковое.
Как-то вечером сидел Алексей в чертежном зале и чистил хлебными крошками приколотый к доске лист ватмана. Уже это одно было кощунственным: в блокадном Ленинграде люди умирали от голода, да и в Москве хлеб выдавали по карточкам.
— Что вы делаете! — послышался возмущенный возглас.
Алеша обернулся. За его спиной стоял доцент Буков.
— Я… я чищу чертеж…
— Белым хлебом! Послушайте, юноша… — голос Букова неожиданно стал просительным, даже жалким, — у меня язва желудка, мне противопоказан черный хлеб. Не надо чистить листы, я приму и так. Передайте вашим друзьям… Если у них есть…
— Да-да, конечно… Я передам… Мы найдем, обязательно…
С тех пор группа, в которой Алеша был старостой, не знала забот с черчением.
Плотников не раз вспоминал этот эпизод. Сначала чуть ли не с гордостью за свою находчивость, затем со снисходительной усмешкой и в конце концов со жгучим стыдом. У него не поднималась рука осудить Букова, поступок которого был по меньшей мере антипедагогичным: видимо, крепко допекла того жизнь, если решился он на такое унижение. Но себя Алексей Федорович осудил безоговорочно, хотя по всем юридическими канонам подлежал амнистии за давностью совершенного преступления.
Начались летние каникулы. Алеша остался ремонтировать институт. На нескольких участках работали военнопленные. Были они одеты в болотного цвета мундиры со споротыми погонами, сытые, уже вполне освоившиеся со своим положением и, по-видимому, довольные им.
Плотников ходил в выгоревшей хлопчатобумажной гимнастерке, галифе и сапогах, тогда эта одежда была самой модной, да другой у него и не имелось. Повстречавшись с ним, пленные вытягивались в струнку и козыряли. Алеша не испытывал к этим людям ненависти, которую они заслуживали. Юность отходчива, отходчив и русский характер…
Только-только начал он постигать ремесло маляра, как вдруг ему на ногу свалилась железная штанга, едва не раздробив большой палец. Врач дал освобождение от работы.
Неделю Алеша проторчал дома, затем не утерпел, поехал на переполненной электричке в Москву. Он заметно прихрамывал и был горд, что его принимают за раненого.
Навстречу, из институтской проходной, выбежал Изя Брискин, однокурсник.
— Читай объявление, Плотников. Записывают в парашютную школу! Пойдешь?
Над Алешей еще довлел комплекс маменькина сынка. Он жаждал самоутвердиться, проверить себя. А тут представлялась такая возможность! Конечно же, Алексей записался в парашютисты одним из первых.
Сколько воды утекло, а помнит до сих пор профессор Плотников все, чему его обучали в парашютной школе. Парашюты — тренировочный ПТ-1 и десантный ПД-6… Площадь главного купола шестьдесят три и запасного сорок и три десятых квадратного метра… Число строп двадцать восемь… Прочность стропы на разрыв…
Стоит закрыть глаза, и он в передней кабине У-2. Перед лицом панель с приборами и совсем рядом постукивают клапана звездчатого мотора. Стрелка высотомера движется к отметке «600». Резко падают обороты. Из-за спины доносится команда летчика:
— Вылеза-ай!
— Есть, вылезай!
Он разворачивается вправо по диагонали в тесной кабине, привстает, берется обеими руками за стойку центроплана, подтягивается. Левая нога на крыле. Правая нога на крыле. Руки перебирают борт кабины, ноги переступают вплотную к фюзеляжу. Улыбающееся лицо летчика. Правая рука на вытяжном кольце, левая держится за борт. Самолет парашютирует, скорость — восемьдесят километров в час. Комбинезон на ветру облепил тело. Летчик командует: