Я превратился в мученика науки, в Иисуса Христа…»
Письмо было своеобразным читательским откликом:
«Вы имеете прямое отношение к исследованию, об этом говорит ваша очень хорошая брошюра. Она была сдана в печать в тот самый день, когда началось исследование. Это не может быть простым совпадением. Тем более, что в Вашей брошюре есть такая фраза: «Если бы этот вопрос задал кто-нибудь 15 лет назад, его сочли бы за сумасшедшего» (имеются в виду возможности электронных машин играть в шахматы и т. д.).
Письмо заканчивалось своего рода рефератом «Исследование работы головного мозга, нервной деятельности, работы внутренних органов»:
«Исследование ведется с помощью радиоволн (УКВ), направляемых радиолокатором, и кибернетического устройства. В условиях исследования на расстоянии изучается мышление, производится регулирование нервной системы. Оно основано на электрических процессах, происходящих в головном мозгу и нервной системе человека… Между человеком и кибернетическим устройством существует обратная связь, в которую может вмешиваться оператор…»
«Не зря ему дали повышенную стипендию, — подумал Плотников, прочитав письмо. — Грамотность, стилистика почти безукоризненны. Ясность мысли, последовательность изложения, наконец, логика, хотя и своеобразно деформированная, бесспорны. А человек — душевнобольной. Он страдает. Он презирает: «Я видел слабых, жестоких людей». Какое убийственно точное сочетание: слабые — жестокие! Он изверился во всех: «Я обращался в Академию наук, к Несмеянову, Бардину, Топчиеву, ученому секретарю отделения технических наук академику Благонравову, к Векслеру и Вовси, Палладину и в лабораторию управляющих систем и машин, институт высшей нервной деятельности. Много писем я написал…»
Ему не ответил никто. И Плотников тоже не ответил. А потом, оправдывая свое молчание рассудком, не мог этого себе простить сердцем.
Он испытывал к написавшему письмо жалость и уважение, видел в нем интеллектуала, который, сам того не сознавая, оказался «вне игры». Безобидная брошюра запустила в действие если не механизм болезни, то по крайней мере систему передач, придавшую ей образное содержание…
Пока все… Я выключил реальность и сейчас принадлежу самому себе. Мой внутренний мир заключен в хрупкую скорлупу. По другую сторону поглотившая меня Вселенная и звездолет, пронзающий ее со скоростью, которую несведущий назвал бы сверхсветовой… Впрочем, «звездолет» всего лишь аллегория, в нем нет ни крупицы вещества. Он неотделим от меня самого.
Кто я, имею ли право называться человеком? Строго говоря, нет. Я волновой двойник человека. Живого, реального человека. Двойник, заимствовавший у него все, кроме плоти. Не привидение — вполне материальный сгусток полей, упорядоченный и высокоорганизованный.
У меня есть прошлое. До известного момента — прошлое прототипа, затем собственное… Как-то он там, на Земле, мое первое «я», предтеча живой волны, несущейся быстрее, чем свет в свободном пространстве: в волноводе скорость возрастает, может даже стремиться к бесконечности. А если волновод во Вселенной… Трансвселенская магистраль? Но возможно ли такое в бесконечном пространстве?
Этот вопрос запал в головы ученых, и вот я лечу, нет, распространяюсь неведомо куда, чтобы ответить на него. Кому ответить? Как ответить? Зачем? Похоже, ученые даже не задумывались над этими «кому», «как» и «зачем»! Ученые — взрослые дети, которым подавай все новые и новые игрушки. Я — последняя из них. Интересно, что у меня внутри? Солома? Вата? Колесики?
Всего лишь игрушка, которую разломают, заглянут внутрь и выбросят! Действительно, имею ли я право на собственное «я»? Пусть не человеком, но личностью могу считаться?
Мой прототип… Думает ли он обо мне? Не мучает ли его совесть? Ведь ему так легко представить себя на моем месте… в полном одиночестве… в абсолютной изоляции… в неведении о будущем!
Самое страшное для меня — будущее. Боюсь не смерти, — бессмертия. Что, если буду существовать столько же, сколько Вселенная, — вечно? Нескончаемое движение в нескончаемом пространстве… Без цели, без надежды, с сознанием, что уже нет ни прототипа, ни человечества, ни Земли, ни Солнечной системы, ни Млечного Пути… Движение среди чужих, беспрестанно сменяющихся звезд, сквозь миры и антимиры — поле может взаимосуществовать не только с веществом, но и с антивеществом…
Мой прототип… Мы родились в один и тот же миг, в одной и той же точке. Все, что происходило с ним, происходило и со мною. Любили одну и ту же женщину, испытывали одну и ту же боль. Теперь же мы порознь…
Обо мне они не подумали. Человек во плоти не сумеет понять человека-волну. Разве волна может страдать? Это же модель, репродукция, схема! Разве схема способна чувствовать, ее назначение — собирать, обрабатывать, анализировать информацию. И я собираю, обрабатываю, анализирую. Выполняю свой долг. Перед кем? Кому и чем я обязан? Смешно, нелепо, но я чувствую себя человеком и горжусь принадлежностью к человечеству. Если моя смерть или мое бессмертие нужны людям… Стоп! Пора включать реальность…
И все же зря я поддался! Уникальная нервная система, видите ли. Повышенная восприимчивость к аш-полям и всякое такое. Другого уникума нет, и будущее науки всецело зависит от моего добровольного согласия. Добровольного! Как будто могли заставить.
Канючили:
— Что вам стоит, вы же ничего не теряете!
Пришлось согласиться. На свою голову…
Вспоминаю гулкие коридоры НИИ. Меня везут на каком-то неуклюжем катафалке, словно больного в операционную, раздетого догола, с макушки до пят облепленного датчиками, водружают на хирургический стол:
— Сейчас мы вас на минуточку усыпим, сны будут приятные…
Сны были совсем не приятные. Снилась моя жизнь, в таких мерзких подробностях, какие наяву и не помнил. Заставил себя забыть! Оказывается, не забыл. Снилась Вита и наш последний разговор… Но хватит! Иначе не спасет и уникальность нервной системы: «уникальная» вовсе не означает «крепкая», скорее наоборот!
Меня выжали до отказа и с превеликой благодарностью отпустили. Я был посвящен в их замысел лишь постольку-поскольку. Нужен прототип для создания какой-то особой волны, которую пошлют в глубь Вселенной. Зачем — не моего ума дело.
— Ну и посылайте вашу волну, какое я имею к ней отношение! — говорю главному из ученых, румяному, совсем домашнему старичку в академической ермолке.
— Вы и есть эта волна! — отвечает тоном злодея и подмигивает. — Не бойтесь, даже не почувствуете, что летите… пардон, распространяетесь. Лично для вас все останется по-прежнему.
Он сказал полуправду. Живу, как и прежде. Но по ночам преследуют кошмары: я один на миллиарды безлюдных парсеков и отчего-то панически боюсь… не смерти, это было бы естественно, а бессмертия. Просыпаюсь, ощупываю себя и — руки-ноги на месте — утираю холодный пот…
Иногда же снятся колонки цифр. Бесконечные столбцы цифр, лишенных смысла. Это еще хуже. Встаю измотанный, словно каторжной работой. А цифры стоят перед глазами, будто на экране с послесвечением. Однажды я бессознательно исписал ими лист и… порвал его в клочья: не хватает свихнуться!
Нужно позвонить румяному злодею. Заварил кашу, пусть и расхлебывает!
Снова отключаю реальность. Последние периоды (чуть было не сказал «дни») творится что-то неладное. Точно фотоснимок в проявителе, проступает утраченная плоть (опять рассуждаю не как двойник, а как прототип: ведь на самом деле я никогда не обладал плотью, следовательно, в принципе не мог ее утратить… и все же временами чувствую свое тело). Недавно вдруг осознал себя на Невском, в толпе…
Не замечал раньше, что толпа похожа на волну. В ней множество пространственных гармоник. Гармоники снуют навстречу друг другу: прямые — вперед, обратные (их меньше) — назад, а волна катится…
Да, я побывал на столь любимом мною Невском. Адмиралтейская игла, увенчанная флюгером-корабликом… Нимфы, несущие глобус… Нептун, вручающий Петру трезубец… Строгановский дворец в стиле русского барокко… Казанский собор с девяноста шестью коринфскими колоннами… Аничков мост, украшенный великолепными скульптурами Клодта…