— И это говорите вы, пришелец из будущего?
Какой ужас! Я сам угодил в сделанную своими руками ловушку…
Не мог же я открыть правду, что он лишь призрак в потертых джинсах, что мир, в котором мы встретились, в действительности не существует («а вдруг существует?» — мелькнула дикая мысль)! Ведь этот мир — всего лишь игра электрических потенциалов, спектакль на строго документальной основе, ничего общего не имеющий с фантастикой. И я участвую в нем скуки ради… Жизнь, воссозданная в инфраструктуре электронных цепей, связала на миг меня и человека, то ли действительно существовавшего десять веков назад, то ли синтезированного разумом компьютера, который вдохнул сознание в собранные воедино миллиарды бит информации.
Но почему этот невсамделишный человек смотрит на меня с чувством превосходства, с какой-то непонятной жалостью? Удивительное дело, его доводы, при всей их примитивности, поколебали сложившуюся в моем сознании систему ценностей. Книга, архаический отзвук ушедших столетий, наивная попытка обессмертить человеческую душу, тесное вместилище буквенных символов, не способное приютить путника, застигнутого вселенским потопом информации, раскрылась передо мной умопомрачительной белизной страниц, величием духа, которое невозможно выразить в битах. Неужели…
БРЕМЯ БЕССМЕРТИЯ
Скоропостижно умер профессор-механик. На гражданской панихиде Плотникова попросили произнести речь, и он чуть ли не с ужасом обнаружил, что не помнит, как звали покойного. Видимо, не удосужился внести его в произвольную память…
Хорошо хоть распорядитель догадался незаметно передать листок с краткими сведениями о покойном. Плотников был поражен, узнав, что профессор Илья Ильич Сергеев — автор учебника, по которому Алексей штудировал когда-то не слишком любимый студентами «теормех» — теоретическую механику.
В новом свете представились и старческая суетливость Сергеева, и его пристрастие к стихотворным здравицам, и либерализм, которые проистекали, оказывается, вовсе не от узости мышления, а от доброты душевной.
И все же произнесенные Плотниковым традиционные слова прощания показались ему самому высокопарными и неискренними.
Возвращаясь с кладбища, Алексей Федорович размышлял о том, о чем размышляют многие, если не все, после похорон. К счастью, здоровая психика предусматривает наличие ограничителей, благодаря которым человек вскоре отвлекается от мыслей о бренности всего сущего. Поиски смысла жизни — удел чувствительных молодых людей и пожилых мудрецов. Поскольку Плотников по справедливости принадлежал к последним, феномен жизни и смерти занимал постоянное место в его мыслях.
Человек издревле грезит бессмертием. Религия умело эксплуатирует эту мечту. Земная жизнь, провозглашает она, всего лишь испытательный срок. За ним — вечность, ибо душа бессмертна.
Мечту поколебал разум. Но что ей противопоставить?
Илья Ильич Мечников считал, что старость и смерть — результат самоотравления организма микробами и ядами. В своих «Этюдах о природе человека» и «Этюдах оптимизма» он провозгласил «ортобиоз» — достижение «полного и счастливого цикла жизни, заканчивающегося спокойной естественной смертью». А чтобы это стало возможным, надо направить средства и усилия «не на войну против людей, а против врагов в виде большого количества видимых и невидимых микробов».
Мудрое, прозорливое убеждение!
Мечников жил в нелегкое для человечества (когда оно бывало легким?), но счастливое для ученых время. Да, именно тогда они верили во всепобеждающую силу науки. Им казалось: все в природе поддается объяснению, и не в отдаленном необозримом будущем, а уже сегодня, буквально сию минуту, стоит только очень постараться. К любой тайне мироздания, запертой за семью замками, можно подобрать если не ключи, то хотя бы отмычку.
И, убедившись в утопичности своих антивоенных призывов, Мечников не пал духом, а предложил и начал столь же страстно пропагандировать доступное каждому человеку и к тому же не требующее прекращения войн «верное средство» против старения — простоквашу.
Но «отмычка» не подошла. С ней, как и без нее, люди продолжали умирать, не успев замкнуть «полный и счастливый цикл жизни».
Известный биолог Ольга Борисовна Лепешинская в поисках ортобиоза открыла еще более «радикальный» путь к долголетию — содовые ванны. Это было сенсацией! Отменное долголетие самой Лепешинской, старой большевички, в числе семнадцати ссыльных подписавшей «Протест российских социал-демократов», привлекло всеобщий интерес к ее представлениям о неклеточной структуре живого вещества.
Казалось, сделан решительный и такой простой шаг к «счастливому циклу жизни». Но гипноз содовых ванн оказался недолгим. «Неклеточную» гипотезу отвергли, как неподтвердившуюся.
Сколько «жизненных эликсиров» было еще придумано энтузиастами! Но умирают, не достигнув глубокой старости, и приверженцы бега трусцой, и убежденные сторонники сыроедения, и непримиримые враги мясных бульонов. Конечно же, гиподинамия, обжорство, пьянство, курение укорачивают жизнь. Но именно укорачивают. А что ее удлиняет?
Население земного шара всем смертям назло приближается к пяти миллиардам человек. Есть ли среди них мудрец, способный указать путь к бессмертию?
Плотников знал такого человека. Лет двадцать назад побывал на его публичной лекции.
— Наше будущее в симбиозе человека и машины, — страстно убеждал ученый. — Никакие записи не сохранят мой творческий потенциал, опыт, интуицию. Все это исчезнет с моей смертью. Но представьте: накопленное мною богатство унаследовано компьютером. Я передал ему знания и навыки, пристрастия и привычки, воспоминания и сам строй мыслей, словом, всю хранящуюся в мозгу информацию. Меня уже нет, но мое самосознание полностью перешло к машине. Она мыслит так, как мыслил я. Человек воскресает в машине… Это и есть истинное бессмертие!
— Идеализм какой-то! — возмутилась тогда одна из слушательниц, учительница природоведения. — В учебнике четко сказано, что у машины имеется лишь формальная, количественная модель памяти. Черным по белому, между прочим, написано. И учебник не какой-нибудь, а утвержденный! А вы — самосознание, воскрешение из мертвых… Господа бога только не хватает!
— Когда-то в учебниках писали, что Земля держится на трех китах, — грустно ответил ученый. — И это были тоже утвержденные учебники.
Он ушел, так и не успев передать свое самосознание компьютеру.
«Может быть, самую малость не успел, — сокрушенно думал Плотников. — Мы уже в состоянии сохранить на века облик, голос, малейшие черточки человека. Остается последнее — научиться сохранять душу».
«Ишь ты, хватил! — издевательски откликнулось второе «я» Алексея Федоровича. — Самую малость, видите ли! Нет, милый мой, все гораздо сложнее. Ты и твой информационный двойник не одно и то же. Ну, передашь ему свое самосознание, легче помирать будет? Человек религиозный боится смерти всего лишь как перехода в новое, неизведанное состояние. Так боятся темноты, боятся окунуться в холодную воду. Для нас же, атеистов, смерть — пустота, небытие, конец всему. И какая разница, что останется после тебя, если сам ты превратишься в пустоту?! Мы не нашли антитезы загробной жизни, вот в чем вопрос! Не оттого ли столь живуча религия?»
— Нет, мне не безразлично, что останется после меня, — проговорил Плотников вслух, и обогнавшая его старушка оглянулась и перекрестилась. — Я знаю: добро и зло, великое и ничтожное не бесследны. Сколь ни быстротечна моя жизнь, она — прикосновение к вечности, оставляющее свой, пусть микроскопический, отпечаток. Смертен человек, но не его творческое начало, созидательный дух, жажда познания. Вновь и вновь задавая себе вопрос: «Зачем я живу?» и не находя исчерпывающего ответа, человек самим существованием утверждает смысл жизни.
— Расскажи это ему! — язвительно посоветовало второе «я».
Чуть впереди к выходу шел Иванчик. Вот он повернулся, и Алексей Федорович увидел лицо человека, довольного добросовестно исполненным долгом. В меру скорбное, но дышащее тем самым историческим оптимизмом, к которому призывал профессор-биолог на памятном диспуте.