Лисавета бросала на судью быстрые, кокетливые, полные преданности взгляды. Ее белое лицо сияло от счастья. Босилков старался на нее не смотреть.
«Ни капли не стесняется… Неужто и вправду влюбилась? — спрашивал он себя. — А может, гордится, что выходит за судью…»
— А зачем вам друг друга обманывать? — неожиданно повернулась она к отцу, удивленно вскинув серповидные брови.
— Это уж так говорится. На обмане весь мир стоит. Одно затеваешь, выходит другое, вот и получается, что тебя надули. — Он взглянул на Босилкова и добавил:- Ну кто бы мог подумать, что в зятьях у меня будет сам судья, а он, гляди-ка — здесь сидит.
И снова засмеялся.
«Они уже считают меня своим, — вдруг понял Босилков. — Нет, не бывать этому! Не нужно мне их богатство! Не могу, не могу!» И, стремясь найти в себе силу, чтоб уйти от искушения, попытался вспомнить, как стоял на террасе и смотрел на мальчика. Но картина эта, видно, уже потеряла над ним власть — прежнего, чистого и восторженного чувства так и не возникло. Чудесный образ ребенка показался ему нереальным, как отзвук какого-то смутного сна.
Напрасно он пытался оживить в душе эту картину. Все его старания только усиливали тоску, доводя ее до отчаяния.
Мать Лисаветы принесла тарелку с персиками. Мельник начал хвастаться своим виноградником. Босилков слушал, но не понимал ни слова. На губах его дрожала неуверенная робкая улыбка, которую Спасков объяснил застенчивостью.
После персиков и кофе он встал и повел судью осматривать виноградник.
— Вон какие здоровенные, — говорил он, указывая на лозы. И так повсюду: войдешь — потеряешься.
Босилков покорно шел за ним следом и рассеянно смотрел по сторонам. Глядя на широкую спину будущего тестя, он чувствовал, как в нем подымается презрение к самому себе.
«Скажу, что не могу, — думал он, — и будь что будет!» Но не в силах решиться, все шагал и шагал вслед за мельником по рыхлой сухой земле.
Вдруг мельник остановился и, заглянув судье в глаза, взял его за локоть:
— Все это, что вы тут видите, можно считать, ваше, — сказал он. — И еще кое-что найдется. Лвдокат, отец твой, знает. Когда-нибудь все тебе достанется. Вместе с мельницей около двух миллионов. Одна у меня дочка-то.
В голосе его дрогнула нотка гордости и родительской нежности.
— Вы там уж как-нибудь подладьтесь друг к другу, живите дружно. Ты человек умный, а у нее характер податливый. — И он медленно провел толстыми пальцами по руке судьи от локтя до кисти, словно проверяя ее крепость.
Босилков не отдернул руку, но весь сжался от прикосновения чужих пальцев.
— Так? — спросил Спасков, усмехаясь и глядя ему прямо в глаза.
— Так, — против воли ответил Босилков, смущенный твердым и решительным блеском его глаз.
— Ну, ты и сам все понимаешь. Что ж, тогда в добрый час, — сказал мельник и, отпустив его руку, направился к дому.
Босилков последовал за ним. За темными силуэтами двух развесистых лип пылала в закатных лучах островерхая крыша дачи. Листья деревьев трепетали, казалось, деревья тянут к солнцу руки. И Босилков почувствовал, что воспоминание о тех, пережитых днем минутах оставляет его, гаснет в душе. Тоска стала невыносимой и вдруг исчезла. Босилков остановился и приложил ладонь к пылающему лбу.
Показалось, что все пережитое им сегодня на даче случилось давным-давно и что было это чем-то вроде болезни, от которой он почти совсем оправился.
«Просто кошмар какой-то! Сон! — воскликнул он про себя. — Ложь, пустые мечтания, мечтания о мечте!»
Мельник удивленно оглянулся.
— Ты что, споткнулся? — спросил он.
Судья кивнул.
— Я сейчас в город, а вы тут потолкуйте.»
Через несколько минут Спасков и вправду ушел. Жена отправилась его провожать. Босилков стоял на террасе рядом с Лисаветой и молчал.
— Как вы рассеянны, — с ласковым укором сказала она.
— Устал.
Лисавета придвинулась и доверчиво коснулась его плечом. Оба молчали, прислушиваясь к своему дыханию.
Тогда, зная, что выглядит смешным, Босилков неловко и неохотно поцеловал ее в лоб. Лисавета порывисто прижалась к нему и с готовностью подставила лицо. Босилков поцеловал ее, потом, зажмурившись, еще и еще раз, чувствуя, как твердые девичьи губы ищут его рот.
Темнело. Чернели перед домом высокие кудрявые лозы. В сумерках они напоминали привязанных к кольям зверей. Где-то совсем близко потрескивала цикада.
Босилков вслушался в скрежещущий звук, напоминающий о чем-то давно минувшем, старом, как земля. Напряженно прислушался к самому себе. На душе было тихо и спокойно. Только где-то в самой ее глубине дрожала боль.