— Я завтра уезжаю на новое место. Забыл с тобой попрощаться, — он протянул мне руку. — Побыл бы ты еще с нами. Или нет, лучше уходи. Не нужно было тебе говорить все это, — добавил он с укоризной, крепко пожимая мне руку. — Разве ты не видишь, что Руска совсем еще гимназистка? Теперь она хочет, чтобы я сводил ее на Трапезицу…
— Ну что ж, своди…
— Она хочет, чтоб и ты шел. Но я сказал, что у тебя нет времени, что ты и так задержался. Ну ладно, до скорого. Оставляю тебя в покое с твоим романтизмом.
Насвистывая, он торопливо пошел обратно к Руске.
«Значит, ревнуешь, — подумал я. — И может быть, не без основания». Ему еще ни разу не удавалось взволновать невесту, а вот мне вдруг удалось. И вспомнив, с каким жаром Руска воскликнула «Это так красиво!», я решил, что девушка совсем не так проста, как я думал.
На следующий день я пришел на станцию только вечером, чтобы забрать оставшиеся там мольберт и краски.
Смеркалось. На перроне несколько человек ожидали поезда.
Векилова нигде не было видно. Окна его дома не светились, как будто там не было ни души.
Я взял только краски и вышел на перрон. Кто-то меня окликнул.
В сосновой рощице на скамейке сидела Руска и махала мне рукой. Она была одна. Слабый отблеск электрического фонаря освещал ее тоненькую фигурку.
— Я думала, вы не придете, — сказала она, прежде чем я успел поздороваться.
— Почему вы тут одна? Где все ваши?
— Жду вас. Отец на станции, а мама дома, сидит в темноте, но смотрит из окошка. Они поссорились.
— Из-за чего?
— Я же замуж выхожу, мне одежда нужна, а мама не дает.
Она говорила быстро и весело. Лицо ее светилось необычным оживлением.
— Садитесь, садитесь. Не хочу, чтобы мачеха вас заметила. Или лучше давайте пройдемся по тропинке около крепости. В воскресенье я уезжаю. Да и вы больше сюда не придете. Вы ведь закончили картину?
Я слушал, удивленный ее доверчивостью. Мне было ясно, что дома у нее произошел очередной скандал, но почему в этот вечер она так не похожа на себя? Руска уверенно повела меня за собой, словно стремясь отвлечь мое внимание. Дорожка была темной и узкой. Мы поднялись на гору. Вдруг она свернула на каменистую тропинку, ведущую к Трапезице.
— Куда вы идете? — воскликнул я.
— В крепость, — девушка обернулась и посмотрела на меня.
Я усмехнулся и нерешительно пошел за ней.
Мы поднялись еще выше. Древняя крепость оказалась внизу. Вокруг нас темнели разрушенные церкви, белели стены, виднелись забитые камнями, заросшие бурьяном основания крепостных башен. А под ногами у нас были скрытые травой каменные плиты, по которым прыгали цикады.
— Сядем, — сказала Руска, указав на развалины какого-то храма. — Ведь вы говорили, что нужно сесть у стены.
— Что вам пришло в голову? Решили испытать свою храбрость? Или вам так понравился вчерашний разговор?
— Не знаю. Ведь жизнь бессмысленна, потому что люди очень злы. И я злая. Никого не люблю. Я только молчу и притворяюсь, что на все согласна. Смотрите, луна!
Над Царевцем,[23] округлым, как купол храма, поднималась луна. Черный силуэт крепости четко вырисовывался на осветившемся небе. Развалины вокруг нас вытягивали свои длинные тени и как будто шевелились. Тырново забелело в лунном свете. То там, то здесь принимались звенеть цикады, и звуки эти напоминали стон. Было начало сентября, в воздухе сгущались усталость и какое — то беспокойство. Темное небо, казалось, стало ниже под тяжестью звезд. То ли скорбная тишина этого святого места, то ли просто потребность поделиться с кем — нибудь всем, что накопилось в моей душе за последнее время, но неожиданно для самого себя я вдруг тепло и сердечно заговорил с этой почти незнакомой мне девушкой.
Я описывал ей улочки древнего Тырнова, Царевец, рассказывал о неумолимой судьбе, которая низвергает царства и миры и создает новые.
Мои слова были скорее грезами двадцатилетнего юноши, который любит читать, глядеть на небо и мечтать.
Руска мяла пальцами травинку. Белое платьице делало ее еще более нежной и хрупкой. Время от времени с тихим шорохом скатывался камешек или какая-нибудь букашка пробиралась в траве. В городе один за другим гасли огни, внизу просвистел поезд.
Увлеченный, я не замечал, что мои слова опровергают все доводы ее жениха во время наших с ним споров. Я показал ей новый, прекрасный мир, в котором скромные мечты Ангелова ничего не стоили. Неожиданно я обернулся и посмотрел на нее.
Бледное лицо Руски выражало глубокое раздумье. Рот полуоткрылся. Казалось, она напряженно вглядывается в нечто, только сейчас приоткрывшееся ее разуму.