— Это, дорогой Человек, трагедия. Для тех людей, которых лишили человеческого призвания. А господин Карл — настоящий преступник.
Мне хотелось рассказать Робу о механизированных продовольственных складах, о светящихся точках на макете земного шара, обо всем, что увидел в карловском кабинете и в подземелье. Но я не решился на такое откровение: Роба, по существу, я совсем не знал. Я очень верил ему, но сейчас одного слепого доверия, казалось мне, было недостаточно. Вот узнаю его поближе — может быть, даже спрошу совета…
Роб сосредоточенно жевал, думая о чем-то своем.
— Сегодня мне повезло, — вдруг сказал он. — Встретил душевного, доброго человека, который и накормил меня, и напоил. Спасибо. Не то бы вернулся в свою подворотню насквозь голодный… Знаешь, где я ночую? В подвале одного заброшенного дома. Пробираюсь ночью, чтобы никто не увидел. Заметят — выкинут в два счета. Я даже тебе не скажу, где находится этот дом, — шутливо добавил Роб. — Не то сообщишь по простоте душевной господину Карлу.
— Что ты! Я бы и под пыткой не сказал.
— Признайся, ты загорелся желанием мне помочь. И завтра же хотел поговорить обо мне с господином Карлом. Ну, на предмет работы и прочего.
— Верно, — удивился я проницательности Роба. — Мысль такая действительно мелькнула.
— Ты рекомендуешь меня господину Карлу, ничегошеньки не зная обо мне. А уж господин Карл о моей личности осведомлен прекрасно. Во всяком случае, справки он наведет. Вот он и спросит: а как этого Роба найти? Ты сообщаешь мой, так сказать, адрес, и меня не только выкидывают из моей превосходной норы, но и отправляют туда, где я уже пребывал три года. Вижу, хочешь спросить, а где же пребывал три года и за какие грехи?
Роб настороженно прислушался, вышел в сад, молча постоял. Я хорошо понимал его действия и терпеливо ждал.
— Кажется, тихо, — Роб, вернувшись, легко сел рядом, и я приготовился слушать. — А грехи мои вот какие. Образ моих мыслей, мои желания не совпадают с образом мыслей и желанием власть имущих. Я антипод господина Карла. Социальный, общественный, нравственный, какой угодно! Я понял это давно, еще на студенческой скамье. По специальности я историк, хорошо понимаю ход общественного развития. А такие историки господину Карлу не нужны. Ему нужны бездушные лакеи, бессовестные лгуны, на худой конец — молчаливая рабочая скотина. Господин Карл боится нормальной, здоровой мысли, — потому что она против него, вот он и придумывает для ее уничтожения умопомрачительную муштру, тюрьмы да гробницы. А взгляни-ка в Карловские газеты — так изолгались — дальше некуда. И все-то нам угрожают, и все-то готовятся напасть… Военный бюджет раздулся так, что если лопнет — планету не пощадит… Вот я и попытался объяснить своим ученикам важность согласованных действий против тех, кто готовит войну. На следующий день после моих первых самостоятельных уроков меня просто-напросто уволили. Вначале я не очень-то огорчился, а потом понял, что такое не иметь постоянного дела. Первое время я как-то перебивался — то старики немного пришлют, то Элен, девушка у меня была, накормит. Старики и сейчас присылают, но этой мелочи едва хватает на два дня. Однажды, на пороге очередной голодухи, вышел я в город; не спеша присматриваюсь — не подвернется ли поденка. Навстречу шествие, плакаты требуют хлеба, работы. Естественно, я примкнул. Улицу вдруг оцепили, демонстрантов стали запихивать в крытые машины. Увернуться не успел — схватили и меня. Присудили три года… Как отсиживал срок — рассказывать долго. Скажу только: о мягком хлебе и свежей розовой ветчине мы и не мечтали… Да и теперь чудаки с сэндвичами попадаются не каждый день.
— Ты сказал, Роб, у тебя была девушка.
— Да, была. Мои друзья по колледжу говорили, что в ней ничего особенного, а я тосковал, если не видел Элен хотя бы один раз в день. Действительно, она была скромная, стыдливая, старалась не бросаться в глаза. Но сколько было в ней нежности, душевной теплоты — хватило бы дюжине пустых красавиц. Она также закончила колледж и преподавала французский. Еще в колледже мы договорились соединить свои судьбы и даже назначили день свадьбы. Но свадьба так и не состоялась. Меня уволили — как строить семью без гроша в кармане… Бывало, приду к ним — наливает Элен из кастрюльки поесть, а ее отец, худющий седой старик, сядет напротив, уставится и бормочет… И мне чудились одни и те же слова: «Как не стыдно! Как не стыдно!..» Так и перестал к ним ходить. А тут угодил за решетку… Через полгода моя Элен добилась свидания со мной, и в присутствии надзирателя, вся в горючих слезах, сказала, что ей предлагает замужество один состоятельный человек. «Отец заставляет, — говорила она, — но если ты будешь против, я откажу…» Разве я могу быть против? Впереди два года тюрьмы, безденежье, голод, новые мытарства… Сам я ничего обещать не мог и не имел никакого права обрекать на голод и нищету любимого человека… Пока Элен стояла рядом, я держался, попросил только на прощание ее поцеловать. Нежно коснулся губами щеки девушки, мокрой от слез… Элен медленно, не отрывая от меня прощального взгляда, стала уходить… Ушла… Я рухнул на скамью и забился в судорогах. Тюремщики с трудом доволокли меня до камеры, нещадно били, но мне было все равно… Такая вот приключилась история.