Мы понимали, что значит для него эта его коллекция, и подготовились к его приходу. Под рукой была даже медсестра с валерьянкой и валидолом. Но всего этого, к счастью, не потребовалось. Сергей Иванович широко улыбался, радостно смеялся, благодарил нас и, как врач пациента, придирчиво и внимательно осматривал каждые часы. Некоторые из них были сломаны, повреждены, но это мало смущало старого географа. Теперь, когда их снова вернули ему, он готов был сколько угодно их чинить, лечить и возиться с ними. Но, несмотря на радость, переполнившую сердце старого учителя, что-то угнетало его. Он несколько раз порывался задать нам какой-то вопрос, но, видимо, стеснялся и робел.
Наконец он все же решился.
— А могу я увидеться с Володей Перовым?
Я снял телефонную трубку:
— Скажите, Перов у вас? Попросите его зайти ко мне на второй этаж.
Когда Перов открыл дверь кабинета, Поляков, оставив часы, бросился ему на шею. Ему понадобилось несколько минут, чтобы справиться с волнением, а мы с Буровым подумали, что без валидола, кажется, все-таки не обойтись. Наконец Поляков выпустил Перова из рук.
— Мальчик мой, — сказал он. — Сколько ты из-за меня пережил?!
— Это вы из-за меня, — горячо возразил Перов. — Из-за моей болтливости и глупости.
— Это уж точно, — вмешался в их разговор Буров, — что вы, Сергей Иванович, здесь ни при чем. А что касается вас, Володя, то в подобной ситуации следователь должен был бы извиниться за то, что лишил свободы пусть всего на трое суток невиновного человека.
Мы очень рады, что вы не виноваты в краже, но зато вы виноваты в том, что затянулось это дело на годы.
Чувство страха, неправильно понимаемые вами порядочность и долг, а главное недоверие к суду и следствию выбили вас из нормальной жизни на два с половиной года. Вы пошли на поводу у подонка, а ведь разобраться в нем вы могли раньше, чем мы, сотрудники милиции.
Если бы вы доверяли нам, вы бы не побежали, а сразу же рассказали все как было.
Одинцов оказался прав. Когда все это уже закончилось, я подумал вдруг, как же было бы все просто. Если бы только мы не увлеклись одной, как будто бы неопровержимой версией. Если бы однажды прокрутили всю картину, поставив в центре ее не Перова, а Воронова, преступника-рецидивиста, хитрого, опытного, жестокого.
Показная откровенность и демонстративная искренность на допросах, горячее, чересчур горячее негодование по поводу поведения Перова должны были зародить в нас определенные подозрения.
Ошибка и наша с Буровым, и тех, кто до нас занимался делом о краже часов, заключалась еще и в том, что мы мало внимания уделили изучению первого преступления Воронова, за которое он еще до кражи у Полякова отсидел свой срок. Когда я стал внимательнее смотреть его старое дело, я сразу же обратил внимание на женщину, с которой Воронов поддерживал длительное знакомство. Администрация исправительно-трудовой колонии подтвердила связь между заключенным Вороновым и некоей гражданкой Субботиной. Воронов неоднократно обращался к начальнику колонии с просьбой о свидании с ней, постоянно получал от нее письма и даже посылки. В деле не было характеристики Субботиной и описания ее внешности, но возникшее у меня подозрение проверить было несложно.
Вызванный снова в Управление приемщик комиссионного магазина немедленно узнал в Субботиной ту самую блондинку, которая пыталась сдать ему часы, а потом убежала, оставив их в магазине. Субботина разыграла у меня в кабинете целый спектакль, проявив при этом недюжинные актерские способности. Она абсолютно все отрицала, уличала во лжи комиссионщика, упрекая нас в том, что мы «шьем ей дело» и с ее помощью хотим дальше топить бедного Воронова, который и так уже сидит за чужие преступления. Когда же мы с Буровым объявили ей, что сейчас вместе с ней поедем на ее квартиру и в присутствии понятых произведем обыск, она зарыдала и сразу же во всем призналась.
Обыск занял немного времени. Большинство часов не были даже вынуты из чемоданов, в которых они были несколько лет назад принесены ей Вороновым. Все остальное, как любят говорить шахматисты, было «делом несложной техники». Для того чтобы восстановить истину, нам потребовался еще один день. Под тяжестью неопровержимых улик Воронов полностью изменил показания и признался в том, что он оговорил Перова. От его показной бравады и искусственной жизнерадостности не осталось и следа. Воронов был совершенно убит тем, что сокровища, которые он так хитроумно и надежно укрыл от суда, навсегда уплыли из его рук.
А ведь как все поначалу удачно складывалось для него!