«Жук навозный рыжый пес, ты думаеш что я все позабыл. Нет я низабыл и буду дотех пор помнить покуда встречус и разделаюс с тобой ты от миня ниспрячишся разве только збигишь неизвестно куда. Твой грех неискупимый ниодна больница тебя невыличит ниодин мусор ниспасет псам всюду грозит опасность».
Три другие записки, адресованные Мокшину, Волошенко и Мельнику, мало чем отличались от первой и по содержанию, и по стилю.
— Обратите внимание, Юрий Никифорович, — продолжал Давыдов, — что ни в одной из анонимок не указано, за что преступники собирались мстить этим людям. Сначала следствие склонно было предположить, что это — месть воров за разоблачение. Так, между прочим, и рабочие элеватора объясняют убийство Дронова — я со многими говорил. Но, поразмыслив, мы пришли к выводу, что едва ли это — единственный мотив. Ведь Мельник и Волошенко — не охранники и никого не уличали в воровстве, за что же им мстили?
Семен Сергеевич, заложив за спину руки, прошелся по кабинету.
— Я думаю, что здесь какие-то другие, более серьезные мотивы, — вновь заговорил он. — Какие — это сказать трудно. Быть может, следовало бы пойти по такому пути: ознакомиться с биографиями всех четырех потерпевших и сопоставить эти биографии. Узнав, кто эти люди, какими интересами они жили, кто их окружал, вы сумеете представить себе, кто же и за что мог им мстить. Вам ясна моя мысль? Конечно, я не следователь, но мне кажется, что кое-что на этом пути мы могли бы найти.
— Согласен, Семен Сергеевич. — Будем искать.
…Утром, снова просматривая анонимки, Лавров заметил, что буква «г» в них несколько раз была написана необычно: верхний штрих ее глядел не вправо, а влево. Эта деталь навела Юрия Никифоровича на мысль, что дело, быть может, удастся раскрыть более простым путем.
«Все-таки, вероятнее всего, Дронова убил кто-то из работников элеватора, уличенных в краже зерна. Это характерное написание буквы «г» может помочь обнаружить преступника. Надо просмотреть автобиографии и анкеты старых работников элеватора…»
Начальника кадров не оказалось на месте, и Лавров решил просмотреть на всякий случай материалы о пожарах.
В «срочных донесениях» и актах о пожарах не было ничего интересного: то кто-то обронил спичку, то папиросу… «Детские» причины! Причем ни один потерпевший акта о пожаре не подписал, а имелись лишь подписи уполномоченного милиции Куркина, начальника местной пожарной команды Белого и депутата сельсовета Самохвалова.
Вызванный в прокуратуру Самохвалов рассказал Лаврову, что ни на одном месте происшествия он не был, а акты подписывал лишь «для формы». Белый же, оказавшийся молодым, энергичным человеком, влюбленным в свое «пожарное» дело, заявил Лаврову:
— Сам знаю, что ерунду мы в тех актах писали, да разве старика нашего переспоришь? Страсть как боялся он нераскрытых пожаров. Вот и выискивал случайные причины.
Допрос потерпевших также ничего не дал. Все они были убеждены, что пожары возникали от поджогов, но кто и почему поджигал — этого никто не знал и не мог даже предположить чего-либо более или менее определенного.
Работа с личными делами заняла у Лаврова три дня, но оказалась бесплодной: почерка, похожего на почерк автора анонимок, не оказалось, а печатных букв вообще ни в одном деле не было.
«Придется начинать с «путешествия в прошлое», — подумал он, — так, как советовал Семен Сергеевич…»
III
Через три месяца Лавров подводил итоги следствия по делу об убийстве Дронова. Собственно, он давно имел возможность передать это дело кому-либо из следователей, но сделать этого не захотел: слишком втянулся в него, полюбил его. Да, именно полюбил — иначе не скажешь о чувстве, которое связывает настоящего следователя с серьезным, сложным, запутанным делом. Столько труда, душевной энергии, нервного напряжения вкладываешь в него, что оно невольно становится чем-то близким, за него тревожишься, о нем думаешь, как о чем-то своем, личном.
Лавров не впервые испытывал это чувство, но сейчас ему казалось, что еще ни одно дело не интересовало его так глубоко. Это было совершенно особое дело, работа над ним велась не обычными методами. Совет Давыдова поначалу показался Юрию Никифоровичу слишком сложным, но вскоре он понял, что «путешествие в прошлое» — необходимый этап следствия. И, пустившись в это «путешествие», так увлекся, что сделал неизмеримо больше, чем это требовалось для полноты доказательств.
День за днем разговаривал Лавров с людьми, копался в старых архивах, делал запросы. Старые и давно забытые всеми документы словно оживали перед ним, одушевленные воспоминаниями тех, кто помнил Дронова еще с далеких лет гражданской войны. И прошлое принимало все более отчетливые и реальные очертания.