Заводчица, полноватая дама средних лет, от которой за версту несёт наглой самоуверенностью, измеряет меня недоверчивым взглядом и с вызовом говорит:
– Нас лечит самый лучший врач, но она сейчас ушла в отпуск, поэтому я приехала сюда. У меня питомник.
«Я переведу, – охотно откликается мой внутренний голос и с интонацией интерпретирует сказанное: „Ты – говняное говно, покрытое сверху говнистой говёшкой и намазанное по бокам говнистым говнецом. Ты ничего не знаешь, но делать нечего. Может, скажешь чего умного, а я потом ещё погуглю“, – да, дословно как-то так!»
Вот спасиб тебе большое за вольный перевод; вот что бы я без тебя делала-то?
Услышав из уст женщины слово «питомник», нейтрально спрашиваю, сохраняя гримасу, должную изобразить приветливость:
– Расскажите, чем лечили.
Потому что заводчики обожают лечить своих животных. Без диагноза. Просто потому что. Не перепробовав всего, они и шагу не сделают по направлению к клинике. Она начинает перечислять, а я нейтрально киваю головой и всячески поддакиваю. Потому что если на этапе сбора анамнеза начать критиковать хотя бы какое-то из сказанных слов: всё, пипец. Дальше можно будет добиться сознанки только с помощью раскалённого утюга. Итак, она перечисляет увесистый список, в конце которого значится:
– …Дексаметазон… Что ещё ему поколоть?
– Дозу дексаметазона какую делали? – опять же нейтрально спрашиваю я, начиная покрываться злобными мурашками отчаяния. Улыбки на мне уже не существует даже в виде остаточных следов.
– 0,3 миллилитра. Два раза в день. Сегодня третий день.
– Мне нужно его взвесить. Сейчас вернусь. Подождите, пожалуйста, – мило улыбнувшись, говорю я, беру щенка и, прежде чем моя злость прорывается наружу, выхожу из кабинета, плотно закрыв за собой дверь. Весы для «мелочи» стоят наверху, в зоомагазине, где я и взвешиваю маленького пациента: весит он всего 750 граммов.
Коллеги встречают меня вопрошающими взглядами: каждый раз, когда кто-то поднимается с приёма наверх, он ищет «помощь зала», хочет совершить «звонок другу» или стремительно закапывается в местной библиотеке умных книжек. Вместо ответа я аккуратно вручаю щенка Але и начинаю избивать ногой мешок с наполнителем для кошачьих туалетов. Я пинаю его и в исступлении тихо ору:
– Дексаметазон! 0,3 миллилитра! Два раза в день!
– ЧТО? – вытаращив глаза, переспрашивают девчонки. – СКОЛЬКО?
– Но-о-оль! Три-и-и! – и со следующим пинком отбиваю себе палец на ноге. – Ай-й!
– Ни один пациент не должен умереть без дексаметазона11! – шутят коллеги в качестве поддержки. Плоский медицинский юмор, уже баян, как и подобные заводчики с их жаждой напичкать всех и каждого дексаметазоном… Ширяли бы уже гомеопатию – от неё хоть вреда никакого. Как, впрочем, и пользы…
Отчаянно смотрю в зеркало, висящее на стене, выравниваю дыхание и, изображая аутотренинг, говорю:
– Именно сегодня я отношусь к людям добрее, – кстати, это пятый постулат Рэйки. – Я люблю заводчиц. Я очень люблю заводчиц…
Когда уже, чёрт побери, гормональные препараты начнут продавать по рецептам? Когда уже все подряд перестанут колоть их при любых заболеваниях, нарушая гормональный баланс в организме? Как его потом выравнивать, чёрт побери? Как? Вы видели толщину учебников по эндокринологии? А текст там какой! Адренокортико… мать его… тропный гормон!
Отдышавшись, забираю щенка у Али и сдержанно говорю:
– Обработай весы, пожалуйста.
Она испуганно кивает. Герпес заразен для других собак.
Возвращаюсь обратно в кабинет, искусственно улыбаясь.
Долго и кропотливо высчитываю нужные дозы, колю щенку уколы, рассказывая про герпес и бордетеллёз. И тут заводчица говорит:
– Мой врач ставит ему диагноз: аденовироз.
– Не исключено, – констатирую я, по-прежнему сохраняя невозмутимость: Рейки рулит! – Хотя аденовироз-то вряд ли, учитывая наличие прививок у его матери. Герпес или бордетеллёз более вероятны. Вы делали тесты?
– Нет.
– Можно взять пробы на всё это. Но отрицательный результат не будет говорить о том, что их нет. Пятьдесят на пятьдесят.
Соглашается. Беру пробы. Пишу назначение – это рекомендации из англоязычной книги, – и тут хозяйка щенка замечает:
– Я была с собаками на выставке три недели назад.
– И? – подталкиваю её говорить дальше, частично отрываясь от написания.
– И они принесли оттуда ринотрахеит. Ну, перечихали все, перекашляли. А сейчас всё нормально.
– Ну так ринотрахеит и герпес – это одно и то же, – соглашаюсь с её названием диагноза.
Смотрит недоверчиво. Называйте, как хотите: вирус-то один. В завершение мягко пытаюсь отговорить её от дексаметазона: