И смех, и грех, что говорится.
– Да нам тут тоже одновременно принесли двух кошек, одинаково белых, на стерилизацию. Даже переноски – прикинь! – одинаковые! Пришлось приглашать обоих хозяев на опознание. Признали своих, – посмеивается Эмма. – А то было бы как в роддоме, с подменами.
– Ну да или как в той истории про хомячков, которых предприимчивая тётенька «лечила волшебной лампой», – вспоминаю я. – Мол, вы не смущайтесь, что у них окраска меняется – это всё из-за коротковолнового спектрального диапазона чудесной лампы. А сама больных хомячков в унитаз смывала и отдавала других, здоровых. Неплохо наварилась!
– И чем закончилось? – Эмма поёживается, представляя гибель несчастных хомячков.
– Ну, однажды принесли ей очередного хомяка, мальчика. За круглую сумму она его «полечила» волшебной лампой, отдала. А хомяк через неделю хомячат нарожал. Тут-то всё и раскрылось.
– Волшебная лампа, однако! – смеётся Эмма и добавляет: – Ой, что-то много мы смеёмся сегодня. Не к добру. Плакать бы не пришлось…
– Да ладно, – махаю рукой. – Дурацкое убеждение.
За разговорами засиживаемся до глубокого вечера.
Небо за окном постепенно окрашивается в мягкие оранжевые тона, солнце плавно опускается к горизонту. В последний день, смотрю, пациенты меня пощадили – ни безнадёжных, ни усыплений, ни мозговыносящих людей, – одни, стремительно идущие на поправку. Всегда был так.
– Пойду домой собираться, – говорю Эмме и добавляю почему-то: – Кружка моя… пусть пока останется.
Молча переодеваюсь. Складываю халат в рюкзак.
– Держи вот, – Эмма протягивает мне тонкую красную фенечку, сплетённую из ниток, – подарок. На память.
Завязывает на левую руку. Хм… Где я уже видела эту фенечку?
Прощаемся.
* * *
Дорога к дому идёт через огромный пустырь.
Раньше здесь росли деревья, а теперь ровную землю покрывает ковёр из густого разнотравья, среди которого тропинка едва угадывается даже днём. А сейчас уже поздний вечер.
Обычно на пустыре гуляет множество собак, которым владельцы кидают мячики или палки, и каждый раз я с наслаждением наблюдаю за их взаимодействием. Иногда так хочется погладить какую-нибудь собаку, подбегающую, чтобы с любопытством понюхать меня, но каждый раз примерные хозяева кричат им издалека громкое «Фу! Ко мне!», запрещая подходить. Видимо, многие люди боятся собак, и их владельцы не хотят лишних проблем.
Сейчас, на удивление, несмотря на вечер, на пустыре никого нет. Возможно, дело в прошедшем дожде – гулять по мокрой траве, в пространстве, продуваемом сырым сильным ветром, желания мало.
Влажный воздух концентрируется туманом, сумерки сгущаются всё больше, и тропинка становится едва различима. Иду, почти интуитивно угадывая её присутствие среди зарослей травы.
Сейчас приду домой, выпью бокальчик сухого красного и, в кои-то веки, посмотрю на ночь не очередной обучающий вебинар, а что-нибудь лёгкое, увеселительное. Романтическую комедию с хорошим концом, например. И, надеюсь, сегодня мне ничего не приснится. Ни белых кошек, ни сеттеров этих…
Огромное, иссиня-чёрное небо над пустырём начинает светиться редкими звёздочками – иду и засматриваюсь на них, бросая взгляды вверх. Вон начинает проявляться красотка Кассиопея.
«Смотри, куда идёшь», – отчётливо и неожиданно звучит в голове.
У горизонта, прямо напротив потускневшего розового заката, сияет яркими огоньками пояс Ориона. Взгляд цепляется за небо, задираю голову кверху, продолжая идти. Вот и ковш – филейная часть Большой Медведицы и её непропорционально длинный хвост.
Надо сказать Ирке, чтобы завязывала со своими антидепрессантами, а то так и будет сниться всякий трэш, будто мы не в мирное время живём, а в войну. Не, чтобы наверняка помереть, нужно одиночным автостопом ломануться куда-нибудь на Алтай – тогда, с большой долей вероятности, где-нибудь за Уралом одичавший без секса дальнобой и порвёт как грелку, выкинув потом помирать в канаву. А вот так, чтобы в двух шагах от дома…