“Рапунцель, нам срочно надо постричься”.
“Как скажешь, крестная-фея. А ноги тебе побрить не помочь?”
Зовет пса. Чудо с опаской высовывает влажный нос из Дин-пещеры. Следом слышится грохот и вопли (разумеется, новый ужастик), пугающие предостережения владельца убежища. Волшебное слово “гулять” разбивает все сомнения мохнатого друга.
Через пару часов, извозившись в хвое и смоле, перед бункером извалявшись в снегу, они не без труда и не без помощи добрых прохожих притаскивают с елочного базара огромное пушистое дерево и коробку разноцветных шаров. На полу оставляют после себя лужи талой воды.
— Первое самое настоящее Рождество. — У Дина сияют глаза. Как огни на гирлянде, которую они непременно повесят на елку.
Он пахнет пряным глинтвейном, кастрюльку которого сварил к их приходу. И пылью. Должно быть, от обшарпанной, ветхой коробки, торжественно водруженной на столик в углу.
— Теперь каждое будет таким, — говорит ему Сэмми. Хотя для него самым лучшим навсегда останется то, из их далекого детства. Когда Дин притащил в мотель ободранную елку с гирляндой и спер из соседского дома подарки. Подарки оказались девчачьим фуфлом. Но не в этом же (правда ведь?) дело.
Дин с коробки как-то очень трепетно стирает старую, желтоватую пыль. По всему видно, она простояла где-то не один десяток лет, задвинутая в угол. Как-то ускользнула даже от всевидящего ока приученной к порядку и чистоте миссис Баттерс.
— Смотри, что я отыскал, пока вы ходили.
И раскрывает бережно. Достает, словно хрупкий хрусталь, крошечных фарфоровых кукол, стеклянных зверят, деревянные лыжи, коньки, колокольчики, что на самом деле звенят серебром.
— Я проверил. Ни проклятий, ни чего-то такого. Все в норме. Мне кажется, повесим их тоже? Они создадут атмосферу, как в детстве.
— Конечно, Дин. Это очень красиво.
Эти игрушки — скорее из детства их деда. Но Дину он бы не смог отказать, даже будь у него хоть самый крошечный повод. А тут — целый короб рождественских чудес из далекого прошлого.
Они устанавливают елку в холле, сразу у лестницы. Пахнет лесом и снегом, смолой и хвоей. Опутывают дерево проводами гирлянды и тут же включают. Дин шепчет завороженно:
— Очешуеть. Давай украшать. — Он сам — ну точно эти огни. Весь искрится.
Сэм не спорит. Ему не терпится взять в руки эти чудо-игрушки. И старые, и только что из магазина — всех цветов. С оленями, звездами и узорами, какие мороз рисует на льду или дыханием — на окнах. Вполне возможно, это делает Санта или его помощники-эльфы?
Сэм берет одну из игрушек. Такую хрупкую на вид. Это пара коньков. Выдыхает восторженно:
— Помнишь, как в то Рождество ты меня учил кататься почти на таких?
— Быть не может. Слушай… похоже. У тебя ведь были такие смешные с красными звездами, ты сперва решил, что они для девчонок.
— А ты говорил мне — вперед, Саманта, не дрейфь.
Они шепчут, потому что вокруг — волшебство и так страшно спугнуть.
В тот самый год, когда Сэмми дождался в подарок куклу и еще какую-то хрень, а сам подарил Дину амулет, который тот не снимал с шеи так долго, они, едва рассвело, удрали из мотеля на ближайший каток. Денег, чтобы взять коньки напрокат, конечно же не было. И Дин договорился с владельцем, что после закрытия они там все приберут. Станут кем-то вроде сезонных рабочих на вечер.
— Ты так боялся, что свалишься и нос расквасишь, сломаешь лодыжку или связки порвешь, а после сгоришь со стыда перед папой.
Он правда боялся. А больше — того, что Дин опять отхватит от отца, как часто бывало. Маленький, глупенький Сэм. Как будто Дин когда-нибудь мог бы позволить брату упасть. Не подхватить в последний момент. Не уберечь, не спасти, не вернуть его к жизни.
— Не так уж боялся, — бормочет смущенный, а Дин обхватывает его со спины и целует затылок, проводит носом по шее.
— Ты всегда был очень ловким и гибким. Просто до того дня как-то не приходилось кататься.
— Спасибо, что ты не смеялся.
— Над чем?
И правда ведь. Сэм тогда сразу полетел по льду, словно птица, расправив руки. Столько восторженных писков девчонок собрал, сдержанных похвал от парней. Смущался, краснея совсем даже не от мороза. И выше всяких: “Вау, чувак, это прирожденный талант!” было гордое от брата: “Сэмми, да ты крутой у меня. Обалденно”.
Когда расплатились с владельцем катка, пробирались к мотелю в потемках. Свалились в сугроб, и Сэм показывал Дину, как делать снежных ангелов и швырялся снежками.
— Это был один из лучших дней моей жизни. — От волнения, забившего горло, он сейчас даже осип. — А помнишь, что отец тогда еще не вернулся, и мы жгли бенгальские огни до утра, играли в правду или действие?
— Помню…
Сейчас брат не видит, что у Дина заволокло зеленой дымкой глаза, что он опять перенесся в тот обшарпанный номер или, может быть, на пустую улицу почти уснувшего уже городка. Где стоял, держа крепко брата за руку, глядя, как через пару улиц в небе над аккуратными крышами уютных, теплых домов распускаются фейерверки цветами. И звезды… у Сэма звезды были в глазах.
На самом деле, это Сэм был звездой — всегда был ею для Дина.
Сэма вдруг озаряет:
— Мы обязательно должны повторить.
— Издеваешься? Здесь на сотни миль вокруг никто не придумал залить хотя бы мало-мальский каток!
Дин выпучивает глаза и почти валится со стула, на который забрался, чтобы повесить на верхние ветки стеклянный пряничный домик из сказки про Гензель и Гретель. У него в руках еще серый волк из Красной шапочки, и все Белоснежкины гномы, и золотистый гребень. Задумчиво разглядывает именно его пару зловещих секунд и вдруг ухмыляется:
— Хочешь, Рапунцель, я им тебя причешу?
Получается хрипло, потому что волосы для него — это фетиш. Потому что волосы Сэма заводят. Потому что он их правда причешет тщательно, ну а потом сперва прижмется аккуратно губам к ямке на шее. Сэм выдохнет громко и закроет глаза…
Волосы Сэма для него — это пунктик. Ни для одного из них сей факт давно не секрет. Сэм и не думает спорить:
— Причешешь. Но сначала — каток. — Сэм непреклонен. Сэм во многом уступает брату, но уж если упрется, его с места не сдвинет никто.
— По ступенькам бункера будем кататься или парковку у супермаркета водой обольем и подождем, пока сильнее замерзнет? — ехидничает Дин, но прикусывает тут же язык, по блеску в глазах младшего брата понимая — сам же его натолкнул на отличную мысль. Решение, мля, всех проблем.
Дин, гениально.
— Зачем же парковку? У нас неподалеку есть пруд. Еще я в магазине купил фейерверки. А в кладовой видел коньки. Они древние правда, как бункер, но с виду крепкие и по размеру, думаю, подойдут.
Чудо радостно тявкает и подпрыгивает оживленно, как будто и впрямь его понимает. Дин стонет:
— И ты, Брут?
— Да брось! — Сэм светится весь от восторга и предвкушения. Сэм как будто вернулся в их детство, в ту пору, когда все не стало еще очень плохо, когда он не знал, куда каждый вечер уходит отец, когда верил в чудо и сказку. Впрочем, многие страшные сказки их детства сбылись. И про это-то как раз лучше не помнить.
Но Сэм… Сэм сейчас пахнет счастьем. И ведь это как раз кусок той, обыденной, нормальной жизни, о которой братишка так долго мечтал.
— Собирайся. Елку потом донарядим.
Сэм стаскивает его тут же со стула и целует-кусает. Сэм шепчет:
— Спасибо тебе, я ведь много лет вспоминал, так хотел повторить.
— А что же попросить, дубина, мешало? — ворчит в губы ласково Дин, не собираясь отворачиваться от поцелуя.
Чудо требовательно гавкает уже от дверей, Сэм смеется:
— Да идем мы уже. Подожди, коньки надо взять и достать шапку Дина, шарф еще.
— Не забудь фейерверки, — подхватывает радостно брат.
Сэм знает — это будет замечательный вечер.
*
Морозный ветер искусает им до красного щеки, и один брат второму запихает за пазуху огромный снежок. Они будут кататься наперегонки, смеясь, точно дети, и нарочито вопя от ужаса каждый раз, как кому-то из них под коньком померещится треск не такого уж прочного льда.