Ему наплевать. Глубоко параллельно, кто и что здесь им скажет? Они спасли этот мир, они стали свободны. Они — впервые в жизни — живут для себя. Живут не по чьей-то указке.
У Дина в голове — полнейшая каша и картинки — одна жарче другой. Но он, сцепив зубы, умудряется выдать:
— Не знаю, как ты, а мне будто снова двадцать один. Может, наш Джеки чего нашаманил? С меня будто кто-то снял груз прожитых лет.
А еще — неподъемную тяжесть потерь и смертей, каждая из которых к земле прижимала, сапогом на горло давила и грудь пережимала цепями.
Теперь — все совершенно не так.
Теперь он как как какая-то бабочка-фейри. Готов порхать с цветка на цветок, до утра тусить в барах и пить волшебный нектар. А еще он снова умеет смеяться, не слыша в своем смехе надрыв и надлом. Он снова полностью и искренне счастлив.
— Я понимаю, о чем ты. Со мной все точно так же. Дин, слу-у-у-ушай… — Сэм щекой трется о щеку, все жарче бедрами притирается сзади. Он дышит громче и жарче, с каким-то рваным присвистом.
— Сэмми?
— Хочу тебя прямо сейчас, — он все чаще ему в таком признается. Он почти научился не смущаться и не краснеть, не прятать глаза. Он становится бесстыдником — Сэмми. Он заводит на раз и заставляет упасть в него с головой. Опять и опять.
Сэмми хмыкает удовлетворенно, слыша хриплый стон-всхлип из глотки старшего такого беспомощного и безотказного рядом с ним — самого лучшего в мире брата.
— Нас отчислят, а ты так мечтал закончить, наконец, этот колледж. Или отправят в тюрьму за непристойное поведение, — Дин сипит, пытаясь как-нибудь наскрести остатки самообладания. Тщетно.
Сэм мог бы рассмеяться. Серьезно? В тюрьму? Да что им вообще может быть страшно? Побывавшим в Раю, Чистилище и Аду, столько раз отдававшими свою жизнь друг за друга, возвращавшимися, чтобы быть с братом. Только с братом. Всегда.
Тюрьма? После застенок спецслужб президента? После пыток Люцифера и Михаила — совершеннейших божьих детей? После схватки с самим создателем мира?
Полная ерунда.
— Пусть отчислят. А я хочу видеть тебя передо мной на коленях, — у Сэма те самые черти в глазах, что наполнены не злобой и тьмой, а влечением и весельем. У него там обожания через край. У него там слепое, не требующее слов обещание-клятва: “Я люблю тебя. Я нуждаюсь в тебе. Я — это ты, а ты — это я”.
— Мелкий… — У Дина звезды из глаз и голова идет кругом. Он хватает его руки, сжимающие поперек, и расцепляет объятия. — Мелкий… ты нарываешься… Сэмми… знаешь же, что не сдержусь.
Тихий, довольный смешок ярче июльского грома:
— А чего я добиваюсь, по-твоему? Братишка…
Его сейчас разорвет натурально. Нет, просто на ошметки размажет… на субатомные частицы. Так, что и Джек запарится потом собирать воедино.
— К-куда мы? — он в голос смеется, и этот голос сбоит дрожит, хотя Сэмми изо всех сил пытается сохранить хладнокровие. Но самообладание сбоит, как скачущее напряжение в сети. Замыкает. Искрит.
— Да присмотрел здесь местечко… Мы же с тобой не какие-то вуайеристы… А я был уверен, что у тебя опять засвербит.
Это не совсем точное определение, но Сэмми не спорит. В конце концов, Дин по большему счету прав. Ведь только вчера они не ушли дальше душевых после соревнований по бегу. Сэм подождал, пока все ребята уйдут, и вернулся к Дину, и затащил-завлек-затолкал под хлещущий обжигающий душ. А после Дин так красиво кончал, пока Сэм держал его на весу и пил его стоны, глотал поцелуи. Любил его… больше жизни и мира, который, не раздумывая, обменял б на него.
— Ты думаешь, я какой-то там извращенец?
Дин тихо смеется и ласково трется щекой. Почти что урчит. Гладенький, как пузо дельфина.
— Нет. Я тоже никак не могу тобой надышаться.
Сейчас, когда живут для себя. Никак не поверят, что победили и живы. Что могут быть только вдвоем и не думать о том, как гнать куда-то сквозь ливень и ночь, спасать, рисковать своей шеей и проливать свою кровь, кидаться под пули и под клыки.
Просто жить. И любить так, как любили все эти годы. Так, как, наверное, в этом мире ни один не любил.
Сэм опомниться не успевает, как брат затаскивает его в какой-то… сарай? пристройку? подсобку? и рубашку тянет через голову прочь. Тут же бухается перед ним на колени и дергает за ремень. Вниз ведет собачку замка, выпуская твердый, горячий орган на волю. Тут же ловит губами, причмокивая пошло. И Сэм… Сэм спиной врезается в стену и выдыхает: “господибоже…”
— Сэмми… — Дин останавливается и снизу вверху с укоризной глядит. — Ну давай не сейчас… не кликай… Джек — он, конечно же, Бог, но ребенок… зачем ему такое смотреть…
Дин… как всегда — очень в тему. Сэм пытается не рассмеяться, но прокусывает язык, ударяясь затылком о дощатую стену, когда Дин снова берет глубоко, пропускает в самое горло. Становится совсем не до смеха.
Сэм совершенно не может дышать. Не получается снова. Сэм… рядом с братом вот так готов умирать опять и опять, воскресая и перерождаясь.
Снова и снова.
========== 11. Ревность ==========
— Дин? Ты не соизволишь на меня посмотреть?
— Мгм… — брат бурчит неразборчиво и гремит кастрюлями, чашками. Сэм слышит, как что-то режет ножом. Возможно, лук или капусту, два сорта которых утром из супермаркета притащил.
Дин и капуста — это, конечно, больше, чем сильно.
— Дин, хватит дуться. Тебе же не пять лет. Не восемь даже.
— И не думал. Ужин готовлю. Ты мог бы мне не мешать, если не помогаешь.
На самом деле он неплохо готовит, вот только чаще предпочитает бургеры с пивом, ну и, конечно, пирог. Куда без него? Так что сейчас приключилось, если Дин решил встать к плите?
— И что у нас будет на ужин? — Может быть, если его заболтать, он прекратит раздражаться и фыркать? Швырять демонстративно ножи-вилки-ложки, салатниками громыхать?
— Салат из капусты с кукурузой, морковью и перцем. И овощные котлеты с картошкой, — выдает флегматично старший Винчестер и поправляет на шее шнурок с амулетом. Тем самым, из их далекого не детского детства.
Сэм гулко сглатывает в горле комок. Не очень понятно… у него сегодня что — день рождения, а он позабыл? Вроде нет.
— Дин. Дин, пожалуйста, посмотри на меня. Я не могу, когда ты так злишься.
— Кто сказал, что я злюсь?
— Я тебя знаю всю жизнь. Я тебя… да я чувствую тебя каждой клеточкой тела. И вижу, что тебе неприятен… наш поход с Эйлин в кино. Дин, это же не было каким-то свиданием. Составил компанию, ей было не с кем сходить…
— Угу. Разумеется. — Щелк, щелк, щелк ножом о разделочную доску. С остервенением. Как будто не капусту шинкует, а голову отсекает вампиру.
— Дин. Не ревнуй.
— И не думал.
Пыхтит. Кажется, пар сейчас из носа повалит. Нет, ну что за неуемное существо?
Сэм отодвигает ноутбук и сзади к брату подходит, руки сцепляет у него на животе, поглаживает через рубашку и губами тычется в шею. Замечает сыпанувшие моментально по коже мурашки. Легонечко дует.
— Я люблю тебя. А Эйлин встречается с Чарли. Просто Чарли вместе с Бобби уже неделю на охоте в Небраске, ей стало тоскливо.
— Да помню я, — бурчит Дин неохотно, Сэм чувствует, как расслабляется спина брата, как он чуть откидывается назад и, наконец, выдыхает. А ведь последние пару часов был ну точно нахохлившийся разобиженный ёжик. Продолжает другим, уже расслабленным тоном: — Сейчас будем есть.
И, быстро повернувшись, ловит губы губами.
========== 12. Сэм помнит ==========
Он не должен был это запомнить. Сколько им было тогда? Дину — ближе к пяти, а Сэму — ровно полгода. Известно, что первые воспоминания человека сохраняются после трех, может, трех с половиной, но и те скорее редкие зарубки острым ножом на деревьях, что оставляет охотник, углубляясь в непроглядную чащу.