— Старая пани обещает ее взять в горничные. И ты бы, может быть, нашел во дворе место — стрелка, например.
— Конечно, я и родился стрелком, а что до сестры, то зависит от отца, а не от меня. И разве же я знаю, отчего он ее не отдает? Пускай бы отдал.
— Поговори с отцом, чтобы ее сюда прислал.
— Как будто он меня и послушает! Матвей пожал плечами и прибавил:
— При том же он уехал в местечко. Камердинер улыбнулся.
— Ну, когда возвратится.
— А куда, вы говорили, хотят взять Юльку?
— В горничные.
Матвей молчал, долго прикидывая, что это значит, наконец отвечал:
— Конечно, отец не согласится.
— Захочет не захочет, а ты поговори, — молвил лакей, поглаживая бакенбарды, — и если скоро не отдадут, то после места не будет.
Сказав это, он ушел, кивнув головою.
— Конечно, — говорил он сам с собою, — девчонка подрастает, а в нищете из нее сделается черт знает что. Панич беспрестанно о ней думает, потому что у нас во дворе уже больше никого не осталось. Только бы не было тяжело справиться с Бартошем. Ну, да не убьет же он всех нас.
Лакей, зевая, пожал плечами.
— Надо, однако ж, поспешить, — продолжал он, — распорядиться насчет завтрака, потому что эта, вечно голодная стая жрет, жрет и нажраться никак не может! А за карты бездельники не платят, мошенничают! Тьфу, шаромыжники! Трудно и не сердиться! За целую ночь только пятнадцать рублей! Скупцы! Вот наш, так другое дело. Да и обдирают же его со всех сторон, немилосердно. Однако есть кого и обдирать: когда пал, так пан, денег всегда много, — и если уж дает, то полной горстью!
Камердинер зевнул снова.
— Славная девочка и еще молоденькая! Может быть с нею забавлялись бы мы подолее, иначе, здесь, нет возможности позабавиться. Надо каждый раз что-нибудь новенькое; пожалуй, скоро и на четыре мили вокруг ничего не достанешь!
Так рассуждал он по своему обычаю, идя к господскому дому, а в это время Матвей с кузнецом тащился на повозке в лес. Пока они выехали, пока перебрались через плотину к лесу, уже порядочно стемнело, но они не боялись заблудиться: оба хорошо знали дороги и тропинки, даже те, по которым ездят за дровами и которые ведут в дальние порубки за болотами. Подгулявший Матвей чувствовал расположение ко сну и склонялся, сидя на мешках, кузнец курил трубку и думал. Изредка Будник ворчал что-то. Бурко лаял, как бы давая знать, что до леса недалеко. Завизжит повозка, зашумят ветви, и путники едут все дальше.
Грустен лес ночью, особенно, если не убрался листьями. Эти сухие скелеты деревьев, торчащие на мглистом небе, этот печальный шум ветвей, нисколько не похожий на веселый говор листьев, карканье ворон, которые в самую ненастную погоду больше любят перекликаться, крики сов и завывание ветра, хоть кого в состоянии привести в дурное расположение духа какими-то предвестьями беды.
Наши дорожные остановились у корчмы Янкеля, возле которой стояли две повозки и две верховые лошади. У кузнеца погасла трубка, а Матвей захотел напиться воды. Оба они сошли с повозки и отправились в освещенную избу, подбросив немного сена лошадкам, или лучше сказать хозяйским козам и корове, которые не торопясь, выбирали лучший корм из запасов проезжающих.
В корчме был большой говор и много народу. Возле печки толпа крестьян с коротенькими трубочками; у стола что-то не простое, военное; за перегородкой пан гуменный ласкал Сарру за подбородок, попивая вишневку. Янкель стоял, распахнув полы, и по очереди грел у печки ноги, вынутые из туфлей; он только взглянул на дверь, в которую входили кузнец с Матвеем.
— Добрый вечер!
— Добрый вечер!
Два отставных солдата, стоявшие у стола, переглянулись между собою и один из них бросился живо и, схватив Матвея за руку, закричал:
— Вот и он!
— Кто?
— Да — он и есть! Он! — повторили оба солдата. — Ну, это счастье!
И пока оглушенный Матвей не мог понять, что это значило, у него уже отняли ружье, торбу и связали назад руки. Будник смотрел вокруг бессмысленным взором; все возле него толпились.
— Что это? — спрашивали люди. — За что?
— Негодяи, эти будники, конокрады. Сегодня помощник поймал отца с ворованными лошадьми, а это сынок, за которым нас послали; сам попал в руки.
— Ну, идем в местечко! Ночь на дворе.
И солдаты, не теряя ни минуты, так спешили из корчмы, что позабыли заплатить и за водку. Кузнец, оставшись один, рассудил — хоть ночью ехать с мукой в Осиновый Луг и дать знать Павловой и Юльке, что Бартош и Матвей арестованы. Это было жертвой со стороны кузнеца, но он был человеком добрым и набожным.
Двое дворовых гуляли в то время в корчме, когда брали Матвея, и возвратясь в Сумагу, рассказали во флигеле. Узнали об этом и камердинер Яна и панна Текла, которая привыкла знать обо всем, и пан Ян, которому наушники донесли сию минуту.