В коротких словах часто он изъяснял многое будникам и потом, видя, что они начали понимать и разбирать меж собою сказанное, схватывал ружье и молча уходил в лес предаваться обычной задумчивости. Умение лечить травами и кореньями, в особенности раны и бешенство, привлекало прежде к нему много народу, но теперь это лечение запретили и разве кто украдкой приходил к нему за советом.
Матвей не пользовался такой всеобщей привязанностью. Кто посмелее посмеется над ним, а самые добродушные говорили о нем: — не удался в отца.
— Что же это не возвращается Бартош? — сказала Павлова, беспрестанно поглядывая в окно.
— Должно быть в лесу, — отвечала Юлька, — а вы знаете, что он в лесу может забыться до ночи.
— В лесу, ночью, без ружья! А что бы он там делал? Хорош и Матвей! Как будто не знает, что у нас нет хлеба и мука очень нужна!
— Разве мы можем знать, отчего он так опоздал. Может быть…
— Уж я не ошибаюсь, случилась какая-то беда, — шептала старуха, — недаром с утра соль опрокинулась. Я помню, когда мой покойник выходил в несчастную пору, как побился с Кривоносым, то тогда соль опрокинулась и также на правую сторону. Однако, Ей Богу, смеркается!
Зажгли они, наконец, лучину и обе принялись прясть, прислушиваясь к изменническому шуму ветра, передразнивавшему то шаги людей, то стук повозки.
Совершенно стемнело.
— Нет, это не без причины, — говорила, покашливая, Павлова, — голову закладую, что здесь есть какая-то дьявольщина. Старик никогда без ружья так долго не задерживался, а Матвей хоть и глуп, прости Господи, но трус ночью, и не будет блуждать в потемках по лесу.
— А если кузнец не дал лошади?
— Быть не может, кум! А впрочем, кто его знает, — всяко случается. Я всегда говорила, что он лукав; много обещает, а придется к делу всегда говорит: оставьте меня в покое! С хамом и кумиться нечего: хам остается хамом.
— Эх, тетенька, а кто нам помог прошлогодней весною!
— Большая важность! Такой богач! Бросил какую-то безделицу, что и говорить не стоит.
Девушка не отвечала на это, она прислушивалась, но никого не было.
— Страшно! Сколько лет я живу здесь, а ничего подобного не случалось, — сказала опять Павлова, качая головой.
— О, лишь бы только не какое-нибудь несчастие, — отозвалась Юлька, со слезами. — Чужие лошади, которых повел отец — молоды, я боюсь, чтобы они его не понесли, не разбили.
Старуха, почесав голову, ворчала:
— Недаром соль опрокинулась, и когда они выходили из хаты, вороны кричали, будто нанятые.
В это время послышался стук отдаленной повозки.
— Вот и Матвей едет, — закричала Юлька, — а об отце ни слуху, ни вести! Слава Богу, что хоть брат возвратился, пошлем его сейчас же за отцом в местечко.
Повозка остановилась перед хатой, и девушка босая выбежала в сени с лучиной.
— Матвей, Матвей, — кричала она, — не видел отца? Не знаешь, что с ним? Ведь до сих пор нету!
— Господи Иисусе Христе! Добрый вечер!
— А это вы кум! Где же Матвей?
— Матвей, — говорил смущенный кузнец, — Матвей…
— Как, и Матвея нет? Что же это значит? Верно с отцом случилось что-нибудь, Боже мой!
И, девушка выпустив лучину, с криком ломала руки. Накинув тулуп, Павлова тоже вышла в сени.
— Рассказывайте же, кум, рассказывайте!
Кузнец придумывал, чтобы сказать, и с трудом собрал несколько слов.
— Бог с вами! Не пугайтесь! Ничего нет дурного. Вы лучше меня должны знать, какое глупое дело задержало Бартоша в местечке. Там речь идет о каких-то лошадях, и помощник задержал их как свидетелей.
Павлова покачала головой, Юлька начала плакать и со слезами качала головой, едва проговорив:
— Не может быть, чтобы они были в чем-нибудь виноваты. Мы расскажем вам все как было.
— Дайте я прежде снесу муку, — сказал кузнец и начал снимать мешки с повозки.
Целый вечер потом прошел в пространном рассказе о вчерашнем прибытии евреев, который Павлова украшала дивными вымыслами. Наконец, далеко за полночь, женщины ушли за перегородку, а кузнец лег в первой избе на лавке.