Помощник начал отговариваться, бормотать что-то, перебирая бумаги, грызть чубук, плевать, ворочаться и пить водку, закусывая селедкой.
Бартош, наконец, рассказал все, как было. Дело остановилось на том, что отец и сын смогли бы быть выпущены на поруки, если бы только нашлось доказательство их прежней беспорочной жизни.
Конечно, все начинало принимать самый лучший оборот.
В лесах, где жили мазуры, со времени заключения Бартоша чувствовалось отсутствие человека, который, не имея никакой власти над соотечественниками, имел, однако ж, огромное значение и влияние. Сначала, может быть, все были рады, что на время удален от них суровый глаз и суровые уста, которые не раз им выговаривали; но скоро поразительно почувствовали будники, что им недостает старого Бартоша, не с кем посоветоваться, некому пожаловаться, не к кому прибегнуть в болезни за помощью, в горе за утешением; не было, где сойтись в воскресенье, послушать о прежних временах, как бывало сходились у хаты Бартоша. Несколько человек из молодежи собрались в судорабочие, но не было кому условиться с судовладельцами и заключить контракт; иные хотели идти в соседние леса тесать бревна, и также не доставало старого Бартоша, чтобы за всех сделать условие. И будники, один по одному, начали говорить: худо нам без старика, очень худо.
— И нам-таки не годится оставлять его в беде — он ведь помогал каждому из нас.
— Что, если бы подумали?
— А что же мы подумаем?
— Неужели нельзя помочь невинному?
— А если бы мы сложились? — промолвил один потихоньку.
— Конечно, если бы было из чего.
— Право найдется из чего — была бы только добрая воля. Здесь лисичья шкура, там несколько заячьих, где-нибудь может быть и лосья; у того немного меха, масла, у другого дрянной теленок. И если бы мы только захотели, нашлось бы, за что выручить копейку.
Многие, правда, не слишком охотно разделяли это мнение, но когда старшие согласились, другим было уже стыдно, и не один вынул из грязного узелка грошик и положил его в складчину.
В субботу сошлись все у пана Мартоша, жившего по соседству с Бартошем, и за чаркой горелки начали рассуждать — кому идти с поклоном к помощнику. Пан Мартош жил безбедно, обрабатывая кусок поля, да и сын, служа во дворе, помогал ему.
И пожилые, смелейшие и красноречивейшие три мазура взяли на себя тяжелую обязанность идти в местечко.
— Все хорошо, — сказал один по окончании совета, — но если, Бог даст, освободят старика и он возвратится домой, не знаю, что будет.
— А что же будет? — спросили другие.
— Разве же вы его не знаете? Ему ничего неизвестно о дочери, а как узнает, нелегко перенесет.
— Ну, он первый что ли?
— Не хотела бы я быть на месте Павловой, — сказала хозяйка.
— Э, было и хуже.
— Что вы называете худшим? Бог знает, что хуже. Невинному нигде ничего не станется, а здесь и сам Бог не поможет такому несчастью.
— Ой, правда, пани Мартышова. Однако если бы старик возвратился, все что-нибудь придумал бы.
— Дочь помешалась; из двора хотя и помогают, однако же, не долго. Потом нищета, нужда…
Все замолчали. Мартош покачал головой и покрутил ус.
— Однако, все-таки лучше, если бы хозяин был дома, — сказал он.
— Только не говорите ему сначала об этом.
— Он должен же знать!
— Нет, нет! Да и кто бы решился приступить к нему с подобной вестью.
Долго еще рассуждали будники, а когда уже не стало водки и закуски, разошлись, забрав ружья, без которых не делали шагу, поцеловавшись с хозяином и по очереди поцеловав руку жене его. Кто же должен был идти с Мартошом в местечко, те условились о времени.
На другой день утром, в барсучьих торбах, в новых лаптях, в белых сорочках, но без ружей, три депутата спешили к помощнику.
На конце леса к ним присоединился еще четвертый. Было воскресенье, и, таким образом, разговаривая, медленно подвигались они к местечку, белая церковь, серый костел и черные дома которого виднелись издали.
Нелегко в торговый день найти доступ к такому высокому чиновнику, как помощник в местечке. Тысячи просителей осаждают его двери. Евреи, шляхта, мелкопоместные владельцы и крестьяне с просьбами, с жалобами на побои, прихожане с поздравлением — все это наполняло дом, сени и двор дома, на котором вывесочка означала место пребывания помощника. На улице, на земле, под плетнем полно было ожидающего народа; на лавках крыльца сидели евреи, у дверей толпились отставные солдаты.
Помощник, между тем, веселился в кругу добрых приятелей и почтенной супруги, подобно ему веселой в обществе и любящей черпать веселость не в сердце, которое часто бывает пусто, но в бутылке, которая всегда может быть полной, особенно если надо только наполнить ее горелкой.