В этот вечер она не могла найти себе места. Побежала на речку, встретила старшину Грицая, не отдавая отчета, повисла у него на шее, чмокнула в колючую щеку: «Старшинка мой, старшинка» — и запрыгала дальше, оставив онемевшего Грицая.
Вспомнив про Игоря, она остановилась, задумалась, пошла тихо, склонив голову. Ей представилось, что Игорь откуда-то смотрит на нее, наблюдает за нею, и почувствовала такую скованность во всем теле, будто шла перед целым строем. «Ну и пусть смотрит, пусть, — подумала она, и шаг ее стал тверже, ровнее, осанка прямой, независимой. — А я вот и не обернусь: пусть смотрит!»
Испытывая неодолимую потребность освежиться, встряхнуться, преобразиться, обновиться, Варя перестирала в речке все свое немудреное бельишко, даже сняла расшитую наволочку с подушки, проветрила одеяло, вымыла голову — и все это делала с таким ощущением, будто на нее неотрывно откуда-то смотрел Игорь и она все это делала для него, и взгляд его, не остывая, все время жаром пылал у нее на спине. Только освежившись, она мало-помалу успокоилась и почувствовала себя «дома», вместе со всеми.
Игоря она увидела на второй день, когда собралась в смену на узел связи. Выйдя из шалаша, одетая по форме, как и полагалось ходить на узел — в шинели, с противогазом и с карабином, туго затянутая ремнем, Варя увидела в строю, на правом фланге, Стрельцова, который что-то говорил Шелковникову, мгновенно вспыхнула огнем, наклонилась, спутала шаг, наконец быстро побежала и встала в строй позади подруг. «Что это я, дура, дура, теперь, наверное, все поймут», — подумала она. И во время построения, и в пути на узел, и при приемке дежурства на аппарате, и, наконец, во время работы все внимание ее было сосредоточено на том, чтобы никому не показывать виду, в том числе и самому Игорю, что она думает о нем, хочет на него посмотреть, ждет, чтобы он заговорил с нею.
За всю смену она ни разу не посмотрела на него.
И вдруг — это было уже перед концом дежурства — к ней кто-то подсел. Она вмиг озябла, рывком повернула голову и увидела… Скуратова. Варя не помнит, чтобы Скуратов к кому-то подсел, как это делал, например, генерал.
Скуратов был крайне взволнован, даже сконфужен, он легонько похлопал ее по плечу, точь-в-точь как это делал генерал.
— Ничего, ничего, работайте, товарищ боец.
Варя оглянулась и увидела у стола ДС Дягилева и Стрельцова, которые во все глаза смотрели на нее и Скуратова.
— Ничего, бывает, — как будто продолжая какой-то разговор, сказал Скуратов. — Бывает. За ошибки в жизни иногда очень больно бьют, Карамышева. Вас пожалел генерал. Это мог сделать только он, верьте мне, Карамышева.
— Генерал пожалел меня? — изумилась Варя. — Он, генерал?
— За каждую ошибку, даже неумышленную, человек должен ответить хотя бы перед самим собой. Вы понимаете, почему вам дали условное наказание?
— Понимаю, — сказал Варя, хотя ничего не понимала.
— Генерал приказал включить вас в опергруппу — не в наказание, а в знак доверия. Наказание не делает человека плохим, если он хороший. Вы не должны забывать, что едете с наказанием.
— В опергруппу, на передовую! Ой, товарищ инженер-майор! Я ни разу не была на передовой!..
Скуратов отвел глаза:
— Меня зовут Николаем Васильевичем.
— Как хорошо-то… Николай Васильевич! Спасибо! — Подумав, сказала еще раз, с чувством. — Спасибо, Николай Васильевич.
Телетайп гремел, лента шурша ловилась на стол, Скуратов смотрел на ленту и молчал. Потом, будто вспомнив, достал из нагрудного кармана фотокарточку, протянул Варе:
— Дочка моя… Три года не видел…
С серой любительской фотографии на Варю глянуло прилизанное личико девочки с белым бантиком в волосах.
— Спасибо, Николай Васильевич, спасибо, — твердила Варя, смятенно думая: «Что с ним сегодня? Боже, что с ним?!»
— Ей уже одиннадцать, это старая карточка. Она теперь настоящая невеста, моя Людка.
— Спасибо, спасибо, — все тише шептала Варя, еще не веря, что и у Скуратова, как и у всех, была своя дочка, о которой он думал с нежностью, беспокоился.
Скуратов, словно угадывая, о чем она думает, стыдясь неожиданно проявленного чувства, встал, погладил Варю по плечу, сказал веселее, неуклюже прикрывая свое смущение:
— А у вас, Карамышева, есть очень хороший защитник — лев! На фронт, на казнь, в штрафной батальон — ради вас!..
Варя вспыхнула. «Это Игорь, он заступился за меня! Так что же он не подойдет ко мне, зазнайка!»
— Спасибо, Николай Васильевич!..
Скуратов махнул рукой, будто останавливая себя, чтобы не сказать еще «недозволенного» — он и так наговорил! — сутулясь отошел от нее.
«Ах, Игорь, вот он какой! Я ему задам, вот задам! — безмерно радовалась Варя. — Заступается, а сам не хочет и подойти, вот я ему задам!» И она с гордостью величественным взглядом окинула зал, девушек, сидевших за телетайпами, а самого Игоря даже не удостоила внимания. «Я ему задам, зазнайке, не подойдет даже, я ему задам! — все пело в ней. — И генерал тоже заступился, Вот и Скуратов, и все, оказывается, хорошие, хорошие, а я о них плохо думала, бесстыжая. Все хотят мне хорошего, все, все!..»
Если б она знала, что с ее делом вовсе еще не кончено, что в эту самую минуту Гаранина передавала шифровку с индексом «смерш», в которой содержался запрос о Варе по месту жительства, что через несколько дней специальные люди займутся там не только ею, но и ее бабушкой, и покойными отцом с матерью, и ее дядями, тетями, а потом донесут сюда результат такой же шифровкой! Варя не знала всего этого, и хорошо, что не знала.
Окончилась смена, она сдала аппарат сменщице, надела шинель, повесила через плечо противогаз, взяла карабин и вышла на улицу.
Смена построилась, и пошла в расположение роты.
Когда колонна вышла за шлагбаум и направилась по сырой и тесной лесной дороге — уже спустились сумерки, — Варя с завидной для девушки смелостью подошла к Игорю, потянула его в сторону, сбавляя шаг, а когда они отстали немного от всех, сказала обиженно:
— Я не могу больше так, Игорь! Ты даже не подойдешь ко мне.
— Виноват, прости, рыжая, — весело ответил Игорь.
— Я не рыжая, я каштановая, — сказал Варя, весело, счастливо рассмеялась, и этого было достаточно, чтобы закончить «все объяснения между ними и разрешить все сомнения. Они взялись за руки и пошли следом за строем, все больше отставая. Шли молча, как будто между ними было уже все переговорено, думая о своем.
— Как ты могла, Варя? — наконец спросил Игорь.
— Что «как»?
— Сделать такую ошибку.
— А я не хотела, Игорек, — сказала Варя, опять повторив это свое «не хотела» и удивляясь, как этого не поймет Игорь. Будто спохватясь, быстро добавила: — А что посадили, ладно, ладно. Я могла просидеть десять суток и не условно. Сначала только страшно, и время тянется, а потом привыкаешь. Это ладно. За каждую ошибку человек должен расплачиваться. А так я не хотела, Игорь, ей-богу, не хотела!..
— Не хотела, а вот чуть под трибунал не попала. Тебе даже расстрелом грозили, ты знаешь это?
— Расстрелом? — Варя даже остановилась. — Мне? За эту ошибку? — Она отпустила руку Игоря, пошла в стороне от него, посуровев, глубоко задумавшись. Потом воскликнула, потрясенная:
— Расстрелять, как же так! Меня! Значит, я и не шла бы с тобой сейчас, не видела бы вот этих деревьев, вот этого неба, звезд, не думала бы, не увидела бы завтра солнышка! Как же так! Неужели этакое можно сделать, Игорь?
Игорь промолчал. Варя прислушивалась, будто ждала ответа и от деревьев, и от лесных шорохов. Но ответа не было. Тогда она засмеялась радостно, приглушенно — и в ее смехе было столько восторга оттого, что ничего этого не случилось, что она идет сейчас рядом с Игорем, видит деревья, небо, звезды, что завтра обязательно встретит восход солнца, что Игорь тоже невольно рассмеялся, и они снова взялись за руки.