<...> Приглядитесь пристальнее и вы увидите, что это по натуре своей глубоко атеистический народ. <...> ...и вот в этом-то, может быть, и заключается огромность исторических судеб его в будущем". Не будем с высоты опыта нашего времени комментировать злого гения, вспомним лишь, что ответил ему Гоголь: "Что мне сказать вам на резкое замечание, будто русский мужик не склонен к религии и что, говоря о Боге, он чешет у себя рукой пониже спины, замечание, которое вы с такою самоуверенностью произносите, как будто век общались с русским мужиком? Что тут говорить, когда так красноречиво говорят тысячи церквей и монастырей, покрывающих Русскую землю. Они строятся не дарами богатых, но бедными лептами неимущих, тем самым народом, о котором вы говорите, что он с неуважением отзывается о Боге..." Интересно при этом заметить, что Гоголь, понимая, очевидно, безсмысленность такого обращения к Белинскому, а может даже и греховность, провоцирующую того на новую брань, это письмо не отправил, и тот его не читал. В главе "О том, что такое слово" Гоголь говорил об ответственности за сказанное слово, ибо: Всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный (Мф. 12, 36). "Обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку. <...> Слово гнило да не исходит из уст ваших (Еф. 4, 29)! Если это следует применить ко всем нам без изъятия, то во сколько крат более оно должно быть применено к тем, у которых поприще - слово..." "Страницы красоты изумительной" Люди мирские, чада погибели стали распространять слух о том, что Гоголь помешался. Воистину: Слово крестное погибающым убо юродство есть, а спасаемым нам сила Божия есть (1 Кор. 1, 18). Не будем вспоминать имена других недоброжелателей Гоголя, трудившихся ради гибели Православной государственности. Приведем лишь интересное и оригинальное высказывание вечно оригинального П.Я. Чаадаева: "При некоторых страницах слабых, а иных и даже грешных, в книге его находятся страницы красоты изумительной, полные правды безпредельной, страницы такие, что, читая их, радуешься и гордишься, что говоришь на том языке, на котором такие вещи говорятся". Итак, книга была принята по-разному разными людьми. Мнози бо суть звани, мало же избранных (Мф. 20, 16). Оптинский иеромонах Климент (Зедергольм) признавался Льву Кавелину, послушнику Оптиной пустыни, ставшему позднее архимандритом Леонидом, наместником Троице-Сергиевой лавры, что гоголевская "Переписка" стала некогда началом его пути к Православию. Плетнев назвал книгу "началом собственно русской литературы". Богоборцы и русоненавистники своим неприятием подтвердили это, а сила их неприятия говорит о достоинствах ее. Очень хорошо отозвался о «Переписке» архимандрит Феодор (Бухарев). Отец Феодор говорил о Гоголе: «Мне виделся в нем уже мученик нравственного одиночества». Отношение к "Переписке" духовенства Но нужно нам знать и о сдержанном отношении к "Переписке" многих достойных представителей духовенства. При этом надо помнить, что отношение было не враждебным, а именно сдержанным, ибо эти представители духовенства в духовном отношении были несомненно выше Гоголя. Хорошо выразил это святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский: "Хотя Гоголь во многом заблуждается, но надобно радоваться его христианскому направлению". Стремление Гоголя повернуть отступивших от Церкви к Церкви с высоты пастырства могло казаться ненужным "светским богословием". Потому и архиепископ Иркутский Ириней (Нестерович) о труде Гоголя отозвался в целом критически, сказавши же при этом, что все промахи окупает глава "О лиризме наших поэтов": "Это статья классическая". Святитель Игнатий (Брянчанинов) написал: "Книга Гоголя не может быть принята целиком за чистые глаголы истины". Истинно так! Святитель рекомендует читать, как несомненно душеполезные, труды Отцов Церкви, "стяжавших очищение и просвещение по подобию апостолов, потом уже написавших свои книги, из которых светит чистая истина и которые читателям сообщают вдохновение Святого Духа". Вот, о чем говорил святой Иерарх! Но Гоголь и не думал видеть плоды своих трудов рядом с высотами душеведения. Он говорил о культуре и политике, об искусстве как о "незримой ступени к Христианству", обращался к тем, кто не хочет и не может сразу попытаться постичь творения святых Отцов, кто «не в силах встретиться прямо со Христом». Млеком вы напоих, а не брашном, ибо не у можасте, но ниже еще можете ныне (1 Кор. 3, 2). Гоголь обращался к тем, кого нужно было учить первым началам слова Божия, для кого нужно было молоко, а не твердая пища (см.: Евр. 5, 12). 9 мая 1847 года Гоголь написал отцу Матфею Константиновскому: "Мне кажется, что если кто-нибудь только помыслит о том, чтобы сделаться лучшим, то он непременно потом встретится со Христом, увидевши ясно, как день, что без Христа нельзя сделаться лучшим, и, бросивши мою книгу, возьмет в руки Евангелие". Гоголь возболел о спасении не только избранных, но о спасении всех - до последнего человека в государстве. Он вдохновлялся посланиями особенно любимого им святого апостола Павла. Исповедь и прочное дело жизни Призывая всех ко спасению, Гоголь первым идет на исповедь, на публичную исповедь на страницах «Переписки» (Третье письмо по поводу «Мертвых душ»). Внимание! Это начало, основа спасения. Ничего подобного нет в русской литературе. Вслушайтесь благоговейно в это покаяние: «Во мне заключилось собрание всех возможных гадостей, каждой понемногу, и притом в таком множестве, в каком я еще не встречал доселе ни в одном человеке