— Думаю, ты права. И мне кажется, ты должна принять эту картину — если все еще хочешь иметь ее. Думаю, очень важно уметь принимать. Люди часто умеют что-то дать, но не знают, как следует вежливо принять.
Изабелла взглянула на Питера, и он покраснел.
— Конечно, я не имел в виду тебя, — поспешно добавил он. — Уверен, что ты умеешь принимать.
Изабелла была не так уж в этом уверена. Теперь, задумавшись над словами Питера, она поняла, что, пожалуй, не так уж хорошо умеет принимать. Она чувствовала себя виноватой, когда ей что-нибудь дарили, потому что ей была неприятна мысль, что из-за нее потратились. Откуда это у нее? Вероятно, все оттого, что ей не хочется, чтобы кто-то из-за нее утруждался. Но это же смешно. И она вспомнила историю об одном шотландском министре, у которого были такие хорошие манеры, что, когда к нему определили женщину-шофера, он настаивал на том, чтобы открывать перед ней дверцу автомобиля. Люди смеялись, но эта история прежде всего говорит о моральных качествах самого министра, диаметрально противоположных надменности, которую мы порой замечаем у людей, облеченных властью.
Изабелле следует принять предложение Уолтера Бьюи, но вот стремится ли она заполучить эту картину по-прежнему? Питер заметил, что она колеблется.
— Не принимай ее, если тебе не хочется, — сказал он. — Ведь любой человек имеет право передумать.
— Не знаю, — ответила Изабелла. — В самом деле не знаю.
— Ты хочешь на нее взглянуть? — спросил Питер. — Уолтер сказал, что будет рад, если ты зайдешь и взглянешь на нее. Мы могли бы заглянуть к нему сейчас.
— Но будет неловко, если мне захочется отказаться.
— Вовсе нет. Можешь отклонить его предложение, если захочешь. Просто скажешь ему, что передумала.
Изабелла не была уверена, стоит ли идти, но Сьюзи сказала, что присмотрит за Чарли, если они надумают отправиться к Уолтеру. Немного поразмыслив, Изабелла согласилась. Ее заинтриговал Уолтер Бьюи, и захотелось узнать о нем побольше. Она чувствовала себя виноватой, поскольку знала, что не следует быть такой любопытной. Но я ничего не могу с собой поделать, подумала она, просто не могу.
Идти оказалось недалеко, и дорога была совсем пустой.
— Через минуту мы будем у его ворот, — сказал Питер, указывая на Хоуп-Террас. — Вон та подъездная аллея направо — там его дом. У Уолтера старый «бентли» — действительно старый. Иногда видишь, как из аллеи высовывается нос, а затем появляется и весь автомобиль. Это чудесное зрелище. Он участвует в ралли. Как-то раз пытался и меня пригласить, но я не нахожу в этом смысла. Зачем сидеть в поле и болтать с людьми, которые случайно оказались владельцами старых «бентли»?
Для Изабеллы такое времяпрепровождение тоже не выглядело заманчивым, но она понимала, почему людям хочется быть вместе с теми, кто разделяет их интересы.
— По-видимому, они беседуют о «бентли», — предположила она. — Почему бы и нет? Я же хожу на конференции философов. Мы сидим там вместе — правда, не в поле.
— Очень странно.
Они добрались до подъездной аллеи. Большие деревянные ворота, высокая каменная стена закрывали доступ с дороги, но сбоку располагалась маленькая дверца, которую и распахнул Питер. Внутри находился сад, просторная теплица, а в дальнем конце — красивый георгианский дом, типичный для этой части города. Он был построен из камня цвета меда, который непогода, как некий художник-абстракционист, испещрила темными пятнами. Окна на фасаде создавали ощущение ритмической гармонии, свойственное георгианскому стилю. Стекла сверкали на солнце золотом и серебром.
Изабелле сразу же понравился этот дом.
— Какой красивый, — сказала она. — Точь-в-точь одна целая и шестьсот восемнадцать тысячных.
Питер взглянул на нее искоса.
— Золотое сечение, — пояснила Изабелла. — Если мы измерим высоту этих окон, затем их ширину, то отношение между этими двумя величинами будет одна целая и шестьсот восемнадцать тысячных или около того.
— А, конечно, — сказал Питер.
— В большинстве домов классического Эдинбурга соблюдается это соотношение, — продолжала Изабелла. — А затем пришли викторианцы, и началась сплошная готика.
— Но у тебя красивый дом, — возразил Питер, — а ведь он викторианский.
— Да. Я верна своему дому. Он — дитя своего времени. Но потолки немного высоковаты при такой ширине комнат. Не то чтобы я сидела там и горевала по этому поводу, но это так.
Они пошли по подъездной аллее к дому. Питер предварительно позвонил Уолтеру, так что они знали, что он их ждет. Остановившись перед парадной дверью, Питер нажал на маленькую белую кнопку. «ПОЖАЛУЙСТА, НАЖМИТЕ», — гласила надпись на фарфоре. Старый Эдинбург: на современных кнопках звонка сказано лишь «НАЖМИТЕ» — просто приказание, и никаких любезностей.