Калорийная булочка… Сегодня булочка с таким названием обречена на провал, но тогда… Тогда советские граждане должны были питаться хорошо – а значит, калорийно. Булочка была темно-коричневой. Блестящей и пупырчатой от черного изюма. Но на разломе она была светло-желтой и пахла!.. Господи, как она пахла!
Иногда меня оставляли и у этой бабушки. Она жила на проспекте Мира, тоже в коммуналке, но маленькой – с двумя соседями. Одна ее соседка была очень курящей художницей и работала у себя в комнате, не выпуская папиросу изо рта. Комната пахла красками, табачным дымом и духами “Красная Москва”. Художница носила китайский халат с драконами на спине, ярко красила губы и была без ноги.
Ногу она потеряла на фронте.
Расписывала она подносы.
Мальчик из соседнего подъезда там, на проспекте Мира, мой ровесник, попал под поезд. Железная дорога была тут же рядом. Он лежал в маленьком гробу, а вокруг стояли любопытные дети. Дети не плакали. Дети разглядывали мертвого мальчика. Это была моя первая встреча со смертью. Голова мальчика была зашита толстыми нитками.
На следующий день его мама ходила по двору и раздавала детям из кулька конфеты “Подушечки”. Розового цвета. Конфету я взял, но съесть не смог. Я незаметно ее выбросил. Конфет “Подушечки” я никогда не ел.
Когда мы переехали из коммуналки в центре Москвы в хрущевку, меня, девятилетнего мальчика, вдруг охватила дикая тоска по моей малой родине. По Домниковке. Была зима. Никому ничего не сказав, со станции метро “Проспект Вернадского” я отправился на станцию “Красные ворота”. Я гулял в своем дворе, забыв, что живу теперь в другом месте – точнее, в другом мире. Спохватился я, когда уже стемнело. В метро валенки без галош, как губки, впитывали лужи.
Лужи в метро, между прочим, собирали так: мраморный пол посыпали опилками, а потом лысой, без щетины шваброй в форме буквы “Т” с большой горизонталью собирали пропитанные грязью опилки.
Но мне луж хватило.
Дома меня наказали. Но именно с этой первой самостоятельной поездки в метро я почувствовал себя значительно взрослее.
Вот такое кино получилось. Если хотите, монтируйте его сами. А я потом с удовольствием посмотрю. На большом экране.
Будьте здоровы и держите себя в руках.
6. Без пафоса
Это будет нестройное повествование… Сбивчивое…
И потому что эмоции мешают, и потому что невозможно установить логическую связь между кусками частных жизней, и потому что каждый эпизод мог бы стать самостоятельным большим рассказом…
В общем, наверное, из таких частных историй и складывается, как мозаика, история страны.
Я смотрю на фотографию, на которой восемнадцатилетний юноша в форме курсанта танкового училища. Он стоит под черной радиотарелкой, опершись на ломберный столик.
Странное сочетание…
Из этой картонной черной радиотарелки еще не прозвучал голос Молотова, объявивший о начале войны. До этой знаменитой речи еще целый год.
А три года назад папу этого курсанта в этой квартире на Пятницкой арестовали, перед этим уничтожив весь тираж его книги “Полиграфические машины”. Случайно оставив потомкам только два экземпляра.
Юноша больше никогда не увидит своего отца. Но, стоя у его ломберного столика в форме курсанта, он в это, наверное, не верит.
Папа до ареста присылал ему открытки с видами городов Германии, где был в командировке. “Дорогой сынуля, скоро я приеду. Германия очень интересная и красивая страна. Я по тебе соскучился. Твой папа”.
Обычная открытка. Такие писали, пишут и будут писать отцы своим детям.
Когда юноша получал эти открытки с видами немецких городов, он еще не знал, что побывает в этих городах. И увидит их из своего танка Т-34. Эти открытки…
Юноша в форме курсанта – это мой папа.
Своего папу я никогда не называл отцом, даже в третьем лице. Даже когда давно вышел из детского возраста. Может быть, потому что он был очень добрым и мягким человеком.
“Отец” – для моего уха звучит как-то сурово и официально. Как-то по-анкетному.