Пуританские пастыри, взяв на вооружение сакраментальную фразу о размножении, начали азартно «служить Богу» посредством формирования самых настоящих гаремов (для себя, понятное дело) по примеру известного религиозного деятеля Джона Нокса, утвердившего в Шотландии такую разновидность протестантизма, как пресвитерианство. Он, однако, приобрел самую широкую известность еще и тем, что, будучи дважды женатым, в открытую сошелся с некоей миссис Боуз, почтенной матроной, матерью большого семейства. Затем его своеобразное «служение Богу» распространилось на другой объект — дочь почтенной миссис Боуз, с которой он оформил законный брак.
Уезжая в Женеву с молодой женой, пресвитерианский пастор прихватил с собой и новоявленную тещу, несмотря на достаточно настойчивые протесты тестя, мистера Боуза. Вскоре Джон Нокс пополнил свой гарем некоей миссис Лоук, ее юной дочерью, а также их дебелой служанкой по имени Кэтти. По субботам он посещал храм Божий в сопровождении всех этих женщин, к которым через некоторое время присоединилась и некая миссис Адамсон…
И при всем этом они арестовывали людей за «непристойную брань» или несогласие с требованием священника привести в его дом для ночной «беседы» свою четырнадцатилетнюю дочь.
Как-то во время свадьбы были арестованы подружки невесты, которых обвинили в том, что они нарядили ее слишком вызывающе, то есть красиво.
В другой церкви были арестованы родители ребенка, возразившие против имени, которым священник нарек младенца. Их обвинили в богохульстве, которое приравнивалось к государственной измене…
Вот что сделал с Англией Кромвель, так что, пожалуй, вполне справедливым было постановление парламента от 30 января 1661 года о том, чтобы вышвырнуть его тело из Вестминстерского аббатства — древней усыпальницы английских королей.
Возвращение Карла II, в принципе совпавшее по времени с началом самостоятельного правления Людовика XIV, было ознаменовано шумными празднествами, откровенно бросавшими вызов пуританским порядкам, да и вся эпоха Реставрации в Англии была густо насыщена актами дерзкого ниспровержения основ пуританской морали, тем более, что антипуританам была обеспечена самая широкая поддержка со стороны и королевской власти, и парламента, и общественного мнения соседней Франции, которое, как известно, формировалось исключительно под влиянием «короля-солнце».
Карл во многом ориентировался на Людовика, как, впрочем, большинство европейских монархов той эпохи. Их роднила неуемная любвеобильность, в которой английский суверен мог бы успешно посоревноваться с французским.
Карл овладевал женщинами с азартом коллекционера, но, удовлетворив свое сексуальное любопытство, сразу же утрачивал всякий интерес к очередному приобретению и возвращал его законному супругу (он предпочитал замужних).
Этот король, как, впрочем, и его собрат Людовик XIV, был, конечно, великим развратником, но развратником откровенным, без двойной морали, и кто знает, не лучшая ли это была кандидатура на роль разрушителя липкой паутины пуританства в стране, так долго страдавшей в тенетах этой идеологии?
Кромвель ведь доходил до того, что, уничтожая ирландские города, разумеется, вместе с их населением, ссылался на Божью волю… Клин надо было вышибать клином, и прежде всего при этом следовало любыми способами взорвать изнутри, разрушить основы идеологии узурпатора, наглядно показать, кому и зачем она выгодна…
Но, как известно, всякое ниспровержение, даже совершаемое с самыми благими намерениями, неизменно закусывает удила и заходит слишком далеко в своем ослепленном азарте.
Когда в Лондоне того времени под радостные крики толпы сжигали чучела римских пап и кардиналов, эти чучела предварительно начиняли живыми кошками — для создания звукового оформления такого вот действа…
Король Карл II в те времена оказывал покровительство известному драматургу сэру Чарлзу Седли. Правда, королевские симпатии основывались не на оценке таланта литератора, а на его феноменальной распущенности, которую он еще и выставлял на всеобщее обозрение.
Например, в июле 1663 года Седли крепко выпил со своими приятелями в таверне «Петух», расположенной на Боу-стрит. Достигнув той степени опьянения, которая характеризуется выражением «море по колено», почтенные джентльмены разделись догола и среди бела дня вышли на балкон таверны.