— Я слышала, она была возлюбленной философа Декарта, — не то вопросительно, не то утвердительно заметила Луиза.
— Кто держал свечу? — пожала плечами Ортанс. — Мало ли что говорят… Хотя…
— А что дурного в том, если бы это было действительно так? — проговорила Анжелика. — Много ли женщин могут похвастать тем, что они когда-либо обнимали великого философа, человека, отмеченного перстом Божьим, а не поставленного на недосягаемую высоту лишь по праву рождения, просто так…
— И при этом еще неизвестно, не зачал ли его скучающей королеве какой-нибудь случайно подвернувшийся конюх! — неожиданно зло заметила Катрин. — Вот мы опять заговорили о том же… Какой-то заколдованный круг.
— Но едва ли это вообще могло быть… — сказала Луиза.
— О чем вы? — спросила Ортанс.
— О романе между Кристиной и Декартом, — ответила блондинка. — Ведь все знают, что она…
— Бог мой, как вы наивны, Луиза, — сказала Ортанс. — Я знаю по крайней мере троих лесбиянок, которые самозабвенно занимались любовными играми с мужчинами. Разве нельзя запрячь в повозку верховую лошадь в случае необходимости?
— В случае необходимости, — повторила Луиза, вскинув указательный пальчик правой руки. — То есть в особом случае.
— А разве любовь — не особый случай? — спросила Анжелика.
И снова я не мог не согласиться с нею.
Королева Кристина — великая женщина, для которой были слишком мелки все существующие стереотипы.
В 1650 году умер Декарт. Узнав об этом, Кристина разрыдалась. Первым ее побуждением было похоронить философа в усыпальнице шведских королей, но друзья Декарта убедили ее в том, что этому человеку больше подходит простой серый гранит, чем беломраморная роскошь.
А Кристина сразу же после смерти Декарта, ко всеобщему изумлению, приняла католичество, отреклась от престола и переехала в Рим. Там она устроила в своем дворце салон, где собирались самые талантливые и образованные люди ее времени.
Церковь, вначале прославлявшая новоявленную католичку, очень скоро начала укоризненно покачивать головой и поджимать губы по поводу ее вызывающей интеллектуальности, свободомыслия и отсутствия комплексов, которое, по мнению той же Церкви, было прямым следствием ее богопротивной лесбийской ориентации.
Королеве Кристине, как необычайно яркой и самодостаточной личности, вовсе не требовалось подтверждать свою значимость демонстрацией способности к деторождению, и она не брала на себя труд это скрывать…
— Исключение, — произнесла со вздохом Катрин.
— Лишь подтверждающее общее правило, — кивнула Анжелика. — А те, другие, они ведь всерьез мнят себя великими! — воскликнула Луиза.
— Как недавно выразился один мудрый человек, — заметила Анжелика, — великие люди отличаются от обыкновенных не более чем размерами своих пороков.
— Хорошо сказано, — проговорила Ортанс. — Кто же этот мудрец, если не секрет?
— Не секрет, — улыбнулась Анжелика. — Это герцог де Ларошфуко, один из светлейших умов нашего времени.
— Придворный?
— Нет. Он избегает шумных сборищ и встретить его можно лишь в салоне мадам де Сабле, где по вторникам собираются самые отчаянные острословы Парижа…
— Как жаль…
— А также в этом будуаре, куда он обещал заглянуть послезавтра в четыре пополудни с двумя-тремя людьми, которых, по его словам, стоит послушать не перебивая.
— Анжелика, вы — чудо!
Анжелика грустно усмехнулась и покачала головой.
II
Портрет эпохи в интерьере
— Нянюшка, — спросила Анжелика, — для чего Жиль де Рец убивал столько детей?
— Все это козни дьявола, моя девочка. Жиль де Рец хотел стать самым могущественным сеньором среди всех.
Вечером следующего дня в будуаре снова собралась стайка обворожительных дам.
Теперь их было пять, включая красотку с волосами цвета беличьего хвоста и нежной кожей, настолько тонкой, что сквозь нее просвечивали синие прожилки. Звали ее Мадлен. Она была немногословна, но подчас весьма эмоциональна в своих реакциях на реплики собеседниц.
На этот раз обсуждению подлежала непростая проблема колорита эпохи.