И он похлопал по. фонографу, словно это была собака, лежавшая у его ног.
— Ну что? — пролаял фонограф в телефонный аппарат.
В ответ в середине лаборатории громко зазвучал низкий голос явно запыхавшегося от бега человека.
— Мисс Алисия Клери, находившаяся в ложе номер семь, только что покинула зрительный зал и отправляется в Менло-Парк поездом, отходящим из Нью-Йорка в половине первого ночи, — сообщил голос невидимого вестника.
При этом столь внезапно прозвучавшем имени лорд Эвальд вздрогнул; неожиданная новость вызвала у него жест изумления.
Воцарилось молчание. Оба смотрели друг на друга. Легкий холодок недоверия пробежал между ними.
— Дело в том, — сказал лорд Эвальд, — что у меня ведь нет на эту ночь квартиры, где ей можно было бы остановиться.
Он еще не успел закончить фразы, как Эдисон, стоя у телеграфного аппарата, взялся за манипулятор.
— Одну минуту, — сказал он.
Он вложил в приемное устройство листок бумаги, который спустя десять секунд выскочил из рамки.
— Нет квартиры, говорите вы? Я ото предвидел! Извольте, вот вам и квартира, — сказал он холодно, пробегая глазами строки, отпечатавшиеся на листке. — Я только что нанял для вас прелестный загородный дом, и даже довольно уединенный, в двадцати минутах ходьбы отсюда. Вас будут ожидать там всю ночь. Ведь вы не откажетесь, не правда ли, вместе с мисс Алисией поужинать со мной? Значит, решено. А чтобы не терять времени даром, мой грум, которому будет передана вот эта новая фотография, где изображено только лицо мисс Venus Victrix, от вашего имени встретит ее и доставит сюда на моем экипаже. Никакого недоразумения, никакой ошибки тут быть не может: в этот час на станции Менло-Парка никто с поезда не сходит. Так что вам не придется ни о чем беспокоиться.
Сказав это, он вынул из аппарата небольшую фотографию в форме медальона, завернул в листок бумаги, на которой наспех набросал несколько строк, и бросил ее в небольшой ящик на стене. Это был ящик пневматической почты — и сразу вслед за тем раздался звонок, возвещавший, что послание получено и распоряжение будет выполнено.
Вернувшись к аппарату Морзе, инженер продолжил стучать на нем, очевидно телеграфируя другие распоряжения.
— Ну вот, я закончил, — неожиданно сказал он.
Затем, повернувшись к лорду Эвальду, прибавил:
— Само собой разумеется, милорд, что если вам угодно, мы не будем больше даже упоминать о тех планах, о которых шла у нас речь.
Лорд Эвальд поднял голову, голубые его глаза блестели.
— Да нет, теперь уже поздно колебаться, — сказал он спокойно. — На этот раз я принимаю ваше предложение, и принимаю окончательно, дорогой Эдисон.
Эдисон с серьезным видом поклонился.
— Хорошо, — сказал он. — Итак, милорд, я рассчитываю на то, что вы сделаете мне одолжение прожить двадцать один день, ибо и я тоже привык выполнять свои обещания.
— Согласен. Но ни одним днем больше, — произнес молодой человек с холодной, спокойной интонацией англичанина, который что-то решил и не намерен пересматривать свое решение,
Эдисон посмотрел на секундную стрелку электрических стенных часов.
— Я самолично вручу вам пистолет в девять часов вечера установленного дня, если мне не удастся выиграть для вас жизнь, — сказал он. — Разве что вы предпочтете покончить с собой посредством старины Грома, ставшего недавно нашим пленником, — тут уж осечки быть не может. А теперь, — прибавил Эдисон, направляясь к телефону, — поскольку мы с вами немедленно же пускаемся в довольно опасное путешествие, позвольте мне на прощание расцеловать моих детей, ибо дети — это что-нибудь да значит в жизни!
При последних словах лорд Эвальд, как ни владел своими чувствами, невольно вздрогнул.
Эдисон уже выхватил телефонный шнур из складок драпировки и прокричал в трубку два имени.
И тотчас же там, в глубине парка, среди шума ночного ветра раздался ответный звонок колокольчика, несколько заглушенный здесь плотной драпировкой.
— Many thousend kisses![13] — с отеческой нежностью произнес Эдисон в раструб аппарата, изображая губами звуки поцелуев,
И тогда произошло нечто удивительное.
Вокруг двух мужчин — искателей Неведомого, готовящихся к путешествию в некое царство тьмы, в ослепляющем свете загоревшихся ламп (незаметным движением Эдисон нажал на какой-то выключатель) вдруг словно дождем посыпались трепетные звуки поцелуев, сопровождаемые очаровательными детскими возгласами:
— И меня, папа! И меня тоже! И еще раз! И еще!