Вам, очевидно, известно, что стекло, закаленное даже обычным способом, может выдержать температуру плавления свинца. Мое же стекло и при толщине вдвое меньшей, чем толщина стенок того сосуда, что помещается между легкими андреиды, выдержало бы температуру, при которой плавится платина. Так вот, тепловая энергия, передаваемая через черный алмаз, такова, что температура внутри этого сосуда мгновенно повышается приблизительно на четыреста градусов, и этого достаточно, чтобы стерилизованная вода тут же испарилась. С другой стороны, уже упоминавшиеся мною реактивы, воздействуя на мельчайшие частицы металлоидов, которыми окрашена жидкость, в несколько секунд разлагают их, превращая в нечто вроде мелкой, почти невесомой пыли. Еще секундой спустя, наша прекрасная Гадали начинает выдыхать легкие клубы бледного дыма, слегка окрашенного этой пылью и издающего лишь запах кипящей воды с еле ощутимым ароматом того розового масла, о котором я вам уже говорил. За шесть секунд сосуд полностью очищается. Гадали выпивает тогда большую чашу прозрачной воды, проглатывает несколько пилюль, о которых у нас шла уже речь, становится снова живой, как мы с вами, и готова повиноваться всем своим перстням и жемчужинам, подобно тому как мы уступаем всем нашим желаниям.
— Как! Ее уста выпускают клубы дыма? — спросил лорд Эвальд.
— Совершенно так же, как это происходит у нас с вами, — ответил Эдисон, указывая на незажженные сигары. Только у нее во рту не остается ни единого атома дыма, ни следов металлической пыли. Ток в одно мгновение поглощает и рассеивает их. Впрочем, будем считать, что она курит наргиле, если вам так важно это оправдать…
— Я заметил у нее на поясе какой-то кинжал?
— Да, это оружие, удар которого никто не властен отразить, удар, нанесенный им, смертелен. Гадали пользуется им для защиты в случае, если кто-нибудь, в отсутствие ее властелина, вздумал бы злоупотребить ее кажущимся сном. Она не прощает ни малейшей обиды. Она признает лишь одного своего избранника.
— И однако, — сказал лорд Эвальд, — она же не видит?
— Ба! Кто это может знать? — отвечал Эдисон. — Разве сами мы так уж хорошо все видим?.. Во всяком случае, она угадывает. Повторяю, Гадали — неопытное дитя, немного мрачное; не зная страха смерти, она легко может причинить ее другому.
— Выходит, первый встречный не мог бы отнять у нее это оружие?
— Вот этого, — смеясь, сказал Эдисон, — я не посоветовал бы не только всем геркулесам мира, но и всем представителям фауны земли и моря.
— Да почему же?
— Да потому, что в рукоятке этого оружия сосредоточена одна из самых страшных молниеносных сил, — ответил инженер. — Незаметный опал, вделанный в перстень на левом мизинце Гадали, служит переключателем, который посылает в клинок сильнейший ток. Мягкие ткани тела приглушают треск искры, имеющей в диаметре около трех дециметров. Таким образом легкомысленный «прожигатель жизни», которому пришла бы, например, охота «сорвать поцелуй» у этой Спящей Красавицы, еще прежде, чем успел бы прикоснуться к ее одежде, был бы немедленно повергнут, пораженный бесшумным ударом молнии, с раздробленными ногами и обугленным лицом. Это — верная подруга.
— А, понятно! — равнодушно пробормотал лорд Эвальд. — В самом деле, поцелуй этого поклонника привел бы к короткому замыканию.
— Вот палочка, при касании которой бериллий нейтрализует ток, исходящий из опала, кинжал тотчас же выпадает из руки Гадали, не причинив никому ни малейшего вреда. Палочка эта из твердого, как металл, закаленного стекла, формулу которого, утерянную со времен Нерона, мне, кажется, удалось вновь найти.
И, схватив лежавшую рядом длинную блестящую трость из батавского стекла, Эдисон с силой ударил ею по столу черного дерева. Раздался пронзительный звон, трость, казалось, вот-вот переломится, однако она осталась в целости.