Что же касается «красоты», которою она могла гордиться, — если предположить, что эстетика играет какую-то роль в подобных любовных историях, — то, повторяю, какого рода красоту мог я найти у женщины, длительное обладание которой довело такого человека, как Андерсон, до столь ужасного падения во всех смыслах?
III
В сени дерева упас
По плодам их узнаете их.
Для начала, сказал я себе, прольем свет на внутреннюю суть этой страсти, а в качестве источника света воспользуемся просто-напросто принципом взаимопритяжения противоположностей; держу пари — и готов поставить совесть официального моралиста против пенни, — что отгадаю верно.
Поскольку вкусы и чувственные наклонности моего друга — если судить по физиогномическим наблюдениям и по множеству признаков, которые я тщательно проанализировал, — могли быть лишь самыми простыми, первозданными, естественными, то /довести их до такой степени испорченности и бесплодия могло лишь тлетворное воздействие вкусов и наклонностей, им противоположных. Подобная цельность натуры могла быть разрушена до такой степени лишь натурой предельно ничтожной. Только вакуум мог вызвать у него помрачение такого рода.
Итак, хоть вывод мой и может показаться малообоснованным, сколько бы ни кадилось ладана на алтарях, воздвигнутых в честь этой самой мисс Эвелин Хейбл, из всего вышесказанного непреложно следовало: внешность этой особы была такова, что при виде ее разбежались бы — с хохотом, а то и в ужасе — даже те (будь они в состоянии хоть раз взглянуть на нее попристальней), кто в моем присутствии воскурял ей сей приторный фимиам.
Из вышесказанного также следовало, что все оказались жертвами иллюзии, доведенной, спору нет, до степени невероятной, но всего-навсего иллюзии; одним словом, совокупность чар сей примечательной малютки была чисто искусственным добавлением к ее особе, изначально лишенной какой бы то ни было привлекательности. Вот эта-то пленительная фальсификация, прикрывавшая безнадежную непривлекательность, и должна была вводить в обман первый и беглый взгляд прохожего. Что же касается куда более длительной иллюзии Андерсона, она не только не была странностью — она была неизбежностью.
Такая разновидность особей женского пола — то есть те, кто в состоянии влиять роковым и унизительным образом лишь на мужчину, наделенного редкостно цельной натурой, — обладает инстинктивным умением открывать этим любовникам свои несовершенства постепенно и самым изощренным образом: ведь простые прохожие даже не успевают заметить, как много этих несовершенств и как они велики. И таким образом этим существам удается в конце концов незаметно установить тождество между истинным своим обликом (нередко отталкивающим) и первоначальным впечатлением (нередко чарующим), которое они сумели произвести. Затем наступает черед привычки с ее ворохом вуалей; она напускает туману; иллюзия набирает силу — и стряхнуть наваждение уже невозможно.
Может показаться, что подобное искусство свидетельствует о незаурядной остроте и тонкости ума, не правда ли? Но это тоже иллюзия, и она еще опаснее первой.
Таким существам под силу лишь это, доступно лишь это, понятно лишь это. Всему прочему в жизни они чужды, остальное их не интересует. Вот проявление животного начала в чистом виде.