— Как! Ее уста выпускают клубы дыма? — спросил лорд Эвальд.
— Совершенно так же, как это происходит у нас с вами, — ответил Эдисон, указывая на незажженные сигары. Только у нее во рту не остается ни единого атома дыма, ни следов металлической пыли. Ток в одно мгновение поглощает и рассеивает их. Впрочем, будем считать, что она курит наргиле, если вам так важно это оправдать…
— Я заметил у нее на поясе какой-то кинжал?
— Да, это оружие, удар которого никто не властен отразить, удар, нанесенный им, смертелен. Гадали пользуется им для защиты в случае, если кто-нибудь, в отсутствие ее властелина, вздумал бы злоупотребить ее кажущимся сном. Она не прощает ни малейшей обиды. Она признает лишь одного своего избранника.
— И однако, — сказал лорд Эвальд, — она же не видит?
— Ба! Кто это может знать? — отвечал Эдисон. — Разве сами мы так уж хорошо все видим?.. Во всяком случае, она угадывает. Повторяю, Гадали — неопытное дитя, немного мрачное; не зная страха смерти, она легко может причинить ее другому.
— Выходит, первый встречный не мог бы отнять у нее это оружие?
— Вот этого, — смеясь, сказал Эдисон, — я не посоветовал бы не только всем геркулесам мира, но и всем представителям фауны земли и моря.
— Да почему же?
— Да потому, что в рукоятке этого оружия сосредоточена одна из самых страшных молниеносных сил, — ответил инженер. — Незаметный опал, вделанный в перстень на левом мизинце Гадали, служит переключателем, который посылает в клинок сильнейший ток. Мягкие ткани тела приглушают треск искры, имеющей в диаметре около трех дециметров. Таким образом легкомысленный «прожигатель жизни», которому пришла бы, например, охота «сорвать поцелуй» у этой Спящей Красавицы, еще прежде, чем успел бы прикоснуться к ее одежде, был бы немедленно повергнут, пораженный бесшумным ударом молнии, с раздробленными ногами и обугленным лицом. Это — верная подруга.
— А, понятно! — равнодушно пробормотал лорд Эвальд. — В самом деле, поцелуй этого поклонника привел бы к короткому замыканию.
— Вот палочка, при касании которой бериллий нейтрализует ток, исходящий из опала, кинжал тотчас же выпадает из руки Гадали, не причинив никому ни малейшего вреда. Палочка эта из твердого, как металл, закаленного стекла, формулу которого, утерянную со времен Нерона, мне, кажется, удалось вновь найти.
И, схватив лежавшую рядом длинную блестящую трость из батавского стекла, Эдисон с силой ударил ею по столу черного дерева. Раздался пронзительный звон, трость, казалось, вот-вот переломится, однако она осталась в целости.
Наступила минута молчания; затем лорд Эвальд, как бы шутя, спросил:
— Ну, а она… купается?
— Само собой разумеется, каждый день! — ответил инженер, словно бы удивленный этим вопросом.
— Вот как? — сказал англичанин. — И каким же это образом?
— Вам, конечно, известно, что все фотохромные отпечатки должны в течение хотя бы нескольких часов находиться в специально приготовленном растворе, который их закрепляет. Так вот, здесь фотохромный эффект, о котором я вам говорил, совершенно неизгладим, поскольку подвергнутая ему эпидерма была обработана затем фтором для придания ей глянцевитости и водонепроницаемости. Маленькая бусинка из розового мрамора в левой части тройного ожерелья на ее груди служит для герметичного закрытия стекол, которые не дают воде во время купания проникать внутрь организма этой наяды. Вы найдете в Рукописи перечень тех благовоний, которыми будет она пользоваться, принимая ванну. Я нанесу на Цилиндр Движений клише того очаровательного жеста, каким, как вы мне рассказывали, ваша возлюбленная отбрасывала назад волосы, выходя из ванны. Гадали со всем свойственным ей обаянием в точности станет повторять это движение.
— Цилиндр Движений? — переспросил лорд Эвальд.
— Ах да… ну, его я покажу вам уже внизу, — сказал Эдисон с улыбкой. — Чтобы объяснить, что это такое, необходимо взглянуть на него собственными глазами. Как видите, Гадали представляет собой совершеннейшую машину, воспроизводящую мечту, почти живое существо, потрясающее его подобие. Я оставил ей — из уважения к человечеству — кое-какие недостатки, заключающиеся в том, что в ней, как и в любой живой женщине, сосуществует несколько женских типов. (Это легко можно будет поправить.) Одним словом, она многолика, как мир мечты. Но среди всех этих ликов, возвышаясь над всеми остальными, поистине совершенна — смею утверждать это — сама Гадали. Всех остальных она играет — это поразительная актриса, обладающая, поверьте мне, более надежным, цельным и поистине более серьезным талантом, чем мисс Алисия Клери.
— И тем не менее она все же не живое существо! — грустно заметил лорд Эвальд.
— О, самые могучие умы всегда задавались вопросом, что такое идея бытия как таковая. Гегель в своем непревзойденном антиномическом процессе показал, что в плане чистой идеи бытия разница между ним и чистым небытием являет собой не более как простое суждение, так что одна только Гадали, сама, сумеет определенно решить вопрос своего бытия, это я вам обещаю.
— И она выразит это словами?
— Да, словами.
— Но, будучи лишена души, сможет ли она осознать его?
Эдисон удивленно воззрился на лорда Эвальда.
— Позвольте, но разве не именно этого вы желали, восклицая давеча: «Как отторгнуть душу от этого тела?» Вы призывали некий фантом, который был бы идентичен вашей юной подруге, но при этом был бы лишен ее столь удручавшего вас сознания. На ваш зов явилась Гадали — вот и все.
Лорд Эвальд стоял с серьезным и задумчивым видом.
X
Cosi fan tutte[15]
Сердечная склонность женщины неотделима от ее уважения.
- К тому же, — мягко продолжал Эдисон, — неужто вы думаете, что для мисс Гадали и в самом деле большая потеря быть лишенной сознания такого рода, каким обладает ее модель? Разве, напротив, она не выигрывает от этого? В ваших глазах, во всяком случае, поскольку «сознание» мисс, Алисии представляется вам лишь досадным придатком, врожденным изъяном на шедевре ее дивного тела. И потом, «сознание» женщины — светской женщины, хочу я сказать — ишь чего захотели! Да ведь это вопрос, который не в состоянии был бы разрешить вселенский собор. Женщина способна судить о чем-либо, лишь сообразуясь с сиюминутным своим желанием, и в «суждениях» своих приспосабливается к уму того, кто ей симпатичен. Женщина может десять раз выйти замуж и десять раз становиться другой, при этом неизменно оставаясь искренней. Ее сознание, говорите вы? Но ведь сей дар святого духа прежде всего проявляется в способности к духовной близости. Во времена древних республик всякий юноша, у которого к двадцати годам не оказывалось близкого друга, его второго «я», считался человеком без совести, одним словом, бесчестным. В истории упоминают тысячу случаев закадычной дружбы — Дамон и Финтий, Пилад и Орест, Ахил и Патрокл и другие. Найдите мне во всей мировой истории двух женщин, связанных между собою дружбой. Это вещь невозможная. Почему? Да потому, что женщина слишком узнает себя в себе подобной, чтобы заблуждаться на ее счет.
Чтобы удостовериться в этом, достаточно лишь проследить, каким взглядом современная женщина, обернувшись вслед другой, окидывает ее наряд, потому что во всем, что относится к любви, главенствующей действующей силой неизменно выступает тщеславие, и сколько бы женщина ни утверждала обратное, быть любимой для нее — нечто вторичное, главное — быть предпочтенной. Вот вам и вся разгадка этого сфинкса. Вот почему любая красавица нашего цивилизованного мира (за самым незначительным исключением) с легким презрением относится к мужчине, который ее любит, ибо не в силах простить ему неискупимого преступления — того, что он уже не может сравнивать ее с другими женщинами.