Университет располагался в старинном замке, пожалованном за особые заслуги перед короной Риллису Гилену, который в конце концов открыл в нем первую школу для одаренных детей, — в ту пору учебных заведений для магов как таковых не существовало. Но на этом Риллис не остановился. Он путешествовал по стране, присматривался к людям, искал отмеченных даром и привозил их в замок, постепенно превращавшийся в обитель знаний. Знания были главными сокровищами Риллиса Гилена, и он никогда не чах над ними, подобно многим именитым чародеям, а щедро делился со всеми страждущими. Конечно, не всем подобное пришлось по вкусу, но император Ариост поддержал начинание Гилена — и морально, и материально, — и недовольным пришлось смириться. Более того, по всей империи стали открываться школы для одаренных, что положило начало новой системе образования, а самая первая из них в итоге стала университетом, что год за годом открывает двери для будущих чародеев. Разумеется, замок сильно переделали, осовременили, построили на его территории новые корпуса, но, что удивительно, атмосфера чего-то старинного и таинственного не исчезла.
Ходили слухи, что Гилен был одержим не только знаниями и в подвалах замка хранятся несметные сокровища, но то ли слухи оказались ложью, то ли подвалы — тайными и отлично замаскированными, но никто ничего так и не нашел, хотя желающих всегда было немало. На первом курсе и мы пытались отыскать неведомое, но лишь заблудились, испугались и замерзли, а еще получили хорошую трепку от декана — после того как нас все-таки вытащили из подвалов, не без помощи леди Геллеи, которая нас и обнаружила. Впрочем, не мы первые, не мы последние. Поиски сокровищ великого чародея стали своего рода посвящением и устоявшейся традицией, на которую преподаватели уже давным-давно махнули рукой.
Но, несмотря на плачевный опыт не одного поколения студентов и глас здравого смысла, мне до сих пор казалось, что стены университета хранят какую-то тайну. Личную тайну Риллиса Гилена, тайну, способную превратить его из легенды в человека.
Колеса застучали по мостовой, и, очнувшись от раздумий, я обнаружила, что экипаж миновал городские ворота. После блаженной тишины предместий Освэр оглушал. Несмотря на раннее время, его улицы полнились людьми, суетой, шумом. От всего этого я успела отвыкнуть, потому как провела лето в поместье, вдали от бурной жизни второй столицы. И, в отличие от леди Амельды, совершенно о той жизни не скучала.
При мысли о матушке стало тоскливо. Как я знала, в город она пока что переехала одна. Отца задержали дела, и вряд ли он управится с ними до конца осени. Экипаж медленно полз по узким улочкам, с каждой минутой приближая меня к дому, и я нервно мяла юбки, уже не глядя в окно, но в который раз прокручивая в мыслях оправдания. Хорошо бы знать, что именно известно маме… И известно ли что-либо вообще. Последний вариант был наиболее предпочтительным и потому наименее вероятным.
Экипаж мягко свернул на тихую, утопающую в зелени улочку, и ворота третьего по левую ее сторону особняка распахнулись, приветствуя младшую хозяйку. Крупные яркие астры вдоль усыпанной мелким гравием подъездной дорожки пестрым ковром стелились до двухэтажного дома; у крыльца стояли облаченная в темно-голубое платье рыжеволосая женщина, все еще молодая и очень красивая, и высокий мужчина с военной выправкой, в русых волосах которого вились тонкие ниточки серебра. Он опирался на резную тяжелую трость и щурил карие глаза, в которых искрилось солнце.
О таком счастье я даже и не мечтала!
Из экипажа я вылетела, не дожидаясь помощи и напрочь позабыв, что леди так не поступают. Хорошо еще возница не успел к дверце подойти, зашибла бы наверняка…
— Санька! — просиял отец, распахивая объятия, и я с радостным писком повисла у него на шее.
— Санни! — укоризненно охнула мама, подхватывая выпавшую из рук отца трость, но ни он, ни я на ее восклицание внимания не обратили.
Да, после давнего ранения отцу пришлось оставить службу, и ходить без трости ему было трудно. Но, как он сам неоднократно говорил, любимую дочку он безо всякой трости куда угодно на руках унесет. Мама злилась, но было видно, что злость ее большей частью наигранна.